— Пусть брат мой будет спокоен.
— О! Я совершенно спокоен, вождь; но скажите же мне в таком случае, когда вы думаете догнать того, кого мы преследуем?
— Послезавтра вечером мы будем около него.
— Как! Так скоро? Это невозможно.
— Пусть мой брат хорошенько обдумает то, что я ему скажу: между тем как наш враг, не подозревающий, что его преследуют, однако двигающийся быстро, будет делать четыре мили по долине, мы будем делать восемь в горах.
— Вы мастер покорять пространство. Действуйте же как знаете, вождь, я вижу, что мы не можем иметь лучших проводников чем вы оба.
Трангуаль Ланек улыбнулся.
— Отправляемся же… — вскричал Валентин.
— Нет еще, — отвечал ульмен, указывая на своего товарища, который приготовлял индейскую обувь, — в пустыне все служит признаком… если случится, что те, кого мы преследуем, вздумают в свою очередь преследовать нас, ваши сапоги выдадут нас. Вы должны снять их; тогда ароканские вожди будут слепы, потому что как только увидят следы индейских воинов, они не догадаются.
Валентин, ничего не отвечая, сел на траву и снял сапоги; граф сделал то же самое.
— Теперь, — сказал, смеясь, парижанин, — как мне кажется их надо бросить в реку, чтобы враги не могли найти их.
— Пусть брат мой остережется, — серьезно отвечал Трангуаль Ланек, — сапоги надо спрятать; почем знать? Может быть после они пригодятся.
У молодых людей было по кожаной сумке, похожей на солдатскую, которую они носили на плечах. В этих сумках находились самые необходимые вещи — их плащи и одеяла. Не делая никакого замечания, они привязали сапоги к сумкам и повесили их на плечо.
Курумилла скоро окончил свою работу; он дал обоим французам обувь, похожую на его собственную. Они надели ее. Окончив все эти приготовления, авантюристы большими шагами отправились в горы в сопровождении Цезаря, составлявшего арьергард.
Глава LXVI
ХИТРЕЦ ПРОТИВ ХИТРЕЦА
Как только чилийцы очистили скалу, Антинагюэль, с сожалением выпустивший их, обернулся с досадой к Бустаменте и сказал:
— Я сделал все, чего желал брат мой; чего он хочет еще?
— Теперь ничего, вождь, кроме разве только того, что и нам тоже не мешало бы ехать отсюда; это кажется было бы лучше.
— Брат мой прав, мы бездействуем здесь.
— Это правда; но послушайте, так как теперь мы свободны в наших поступках, то я полагаю, мы можем отправиться в хижину совета, чтобы составить план кампании, если брат мой этого желает.
— Хорошо, — машинально отвечал токи, следуя взором, исполненным ненависти, за последними рядами чилийских солдат, которые в эту минуту исчезли за пригорком.
Бустаменте с решительностью положил руку на плечо Антинагюэля. Тот стремительно обернулся.
— Чего хочет бледнолицый отец мой? — сказал он сухо.
— Сказать вам вот что, вождь, — отвечал Бустаменте, — что значит отпустить тридцать человек, когда вы можете истребить тысячи? То, что вы сделали нынче — верх искусства; отослав этих солдат, вы как будто отказываетесь, чувствуя себя слишком слабым, от всякой надежды на мщение. Враги ваши не будут остерегаться и если вы поступите благоразумно, вы сможете напасть на них прежде, чем они соберутся с силами сопротивляться вам. Лоб Антинагюэля разгладился; его взор сделался менее свиреп.
— Да, — прошептал он, как бы говоря сам с собой, — слова моего брата справедливы; на войне часто надо бросать курицу, чтобы после взять лошадь; совет брата моего хорош, пойдем в хижину совета.
Антинагюэль и Бустаменте в сопровождении Черного Оленя вошли в хижину, где их ждала донна Мария.
— У того молодого человека, который приходил сюда от своих друзей, сердце великое, — сказал Антинагюэль, глядя на дона Панчо, когда они сели, — брат мой, конечно, знает его?
— Нет, — беззаботно ответил Бустаменте, — я видел его сегодня в первый раз; это один из тех иноземных бродяг, которые наводняют наши берега затем, чтобы грабить наши сокровища.
— Нет, этот молодой человек вождь; у него орлиный взор.
— Вы им интересуетесь?
— Да, как интересуешься храбрым человеком, когда видишь его в деле; я был бы рад встретить его еще раз.
— К несчастью, — сказал генерал с иронической улыбкой, — это невероятно; я думаю, бедняжка так перепугался, что поспешит оставить нашу страну.
— Кто знает? — сказал токи с задумчивым видом. — Пусть мой брат слушает; токи будет говорить, и пусть его слова запечатлеются в памяти моего брата.
— Я слушаю, — отвечал Бустаменте, удерживая движение нетерпения.