— Хорошо! — отвечал тот, взяв от него бумагу.
Он вертел и перевертывал ее во все стороны, как бы желая разгадать написанное; но все его усилия, разумеется, остались без успеха.
Дон Панчо и донна Мария внимательно следовали за ним глазами. Через минуту вождь сделал знак Черному Оленю. Тот вышел и почти тотчас же возвратился с двумя воинами, которые вели чилийского солдата. Бедняга не мог последовать за своими товарищами, когда те убежали, по причине довольно опасной раны на ноге; он был бледен и бросал вокруг себя испуганные взоры. Антинагюэль улыбнулся, увидев его.
— Умеешь ли ты объяснить то, что есть на этой бумаге? — сказал он суровым голосом.
— Что? — отвечал солдат, не понимавший этого вопроса, которого он совсем не ожидал.
Тогда Бустаменте заговорил:
— Вождь тебя спрашивает, умеешь ли ты читать?
— Умею, — пролепетал раненый.
— Хорошо, — сказал Антинагюэль, — возьми и объясни.
Он подал солдату бумагу. Тот взял ее машинально и долго вертел в руках. Было очевидно, что несчастный, обезумев от страха, не знал чего хотят от него. Бустаменте остановил жестом вождя, который приходил в нетерпение, и, снова обратившись к солдату, сказал ему:
— Друг мой, так как ты умеешь читать, пожалуйста, объясни нам что написано на этой бумаге. Не этого ли вы желаете, вождь? — прибавил он, обращаясь к токи.
Тот утвердительно кивнул головой. Солдат, страх которого несколько успокоился при дружеском тоне, каким Бустаменте говорил с ним, понял наконец чего ждали от него; он бросил глаза на бумагу и прочел — голосом трепещущим и прерывавшимся от остатка волнения — следующее:
«Я, нижеподписавшийся, дон Бустаменте, дивизионный генерал, бывший военный министр Чилийской республики, обязуюсь перед Антинагюэлем, великим токи ароканов, передать ему и его народу отныне навсегда, так чтобы никогда не мог оспаривать у них законного владения: 1) провинцию Вальдивию; 2) провинцию Кончепчьон до города Талко. Эта земля будет принадлежать во всю длину и во всю ширину ароканскому народу, если токи Антинагюэль с помощью своих воинов возвратит мне власть, которой я лишился, и даст мне средства удержать ее в моих руках. Если же Антинагюэль не исполнит этого условия в продолжение одного месяца, начиная с настоящего числа, оно будет считаться уничтоженным.
В силу чего я подписываю мое имя и звание,
Пока солдат читал, Антинагюэль, наклонившись над плечом его, следил за его глазами; когда солдат кончил, токи одной рукой вырвал у него бумагу, а другой быстро вонзил в сердце его кинжал.
Несчастный сделал два шага вперед, протянув руки и неизмеримо широко раскрыв глаза, потом зашатался как пьяный и упал с глубоким вздохом.
— Что вы сделали? — вскричал Бустаменте, вскочив.
— Этот человек мог бы впоследствии проболтаться, — небрежно отвечал вождь, сложив бумагу и спрятав ее на своей груди.
— Это справедливо, — сказал дон Панчо.
Окасский воин взял тело убитого, взвалил его на плечи и вышел. Между двумя вождями осталась широкая лужа крови; но ни тот ни другой очевидно не думали о том. Какое было дело этим двум честолюбцам до жизни человека!
— Ну так как же? — спросил Бустаменте.
— Брат мой может положиться на мое содействие, — отвечал Антинагюэль, — но я должен прежде возвратиться в мою деревню.
— Нет, вождь, — возразил Бустаменте, — это значит терять драгоценное время.
— Интересы самой высокой важности принуждают меня вернуться домой.
Донна Мария, до сих пор остававшаяся безмолвной и по наружности равнодушной зрительницей всего того, что происходило, медленно встала и, подойдя к токи, сказала холодно:
— Это бесполезно.
— Что хочет сказать моя сестра? — спросил Антинагюэль с удивлением.
— Я поняла нетерпение, пожиравшее сердце моего брата, когда он находился вдали от той, которую любит; поэтому сегодня утром я послала к воинам, которые везли бледную девушку к пуэльчесам, приказание возвратиться и привезти пленницу к моему брату.
Лицо вождя просияло.
— Сестра моя добра, — вскричал он, дружески пожимая донне Марии руки, — Антинагюэль не неблагодарный; он будет помнить ее поступок.
— Пусть только брат мой согласится делать то, чего желает великий воин бледнолицых и я буду довольна, — заметила донна Мария вкрадчивым голосом.
— Пусть брат мой говорит, — с важностью сказал Антинагюэль.