Достойный человек, вся жизнь которого прошла в беспрерывном наслаждении, и который до сих пор был осыпаем всеми дарами фортуны и никогда не чувствовал острого жала честолюбия, был обманут Бустаменте. В последний месяц жизнь его превратилась в ад; лицо, некогда румяное и полное, похудело и побледнело, а фигура начала принимать угловатые контуры скелета, так что когда сенатор нечаянно смотрел на себя в зеркало, ему становилось страшно: он спрашивал себя — узнают ли его родные и друзья в этом привидении того беззаботного жителя деревни, который оставил их месяц тому назад, будучи таким справным и румяным, чтобы гнаться.
Дон Тадео бросил пристальный взгляд на пришедшего и не мог удержаться от жеста сострадания при виде перемен, которые горе произвело в наружности сенатора. Дон Рамон смиренно поклонился ему. Дон Тадео отвечал на его поклон и указал ему на стул.
— Ну, дон Рамон! — сказал он ему дружеским голосом. — Вы еще наш?
— К несчастью так, ваше превосходительство, — отвечал сенатор глухим голосом.
— Что это значит, дон Рамон? — спросил Король Мрака, улыбаясь. — Разве вы сожалеете, что приехали в Вальдивию?
— О! Нет, — с живостью отвечал сенатор, — напротив; но с некоторого времени я сделался игрушкой таких ужасных обстоятельств, что постоянно опасаюсь, не случилось бы со мною еще какого-нибудь несчастия; невольно я все боюсь чего-то…
— Успокойтесь, дон Рамон, вы в безопасности, по крайней мере, теперь, — значительно прибавил он.
Это заставило сенатора призадуматься.
— Э? — сказал он задрожав. — Что вы хотите сказать, дон Тадео?
— Ничего страшного для вас; но вы знаете, случайности войны довольно опасны.
— Да, слишком опасны, я это знаю! Поэтому у меня только одно желание.
— Какое?
— Возвратиться к своему семейству. О! Если Господь изволит, чтобы я увидел еще раз мою очаровательную ферму в окрестностях Сантьяго, клянусь всем святым на свете, что я подам в отставку и вдали от дел и их обманчивых надежд, буду жить счастливо в своем семействе, предоставляя людям, более достойным, заботу спасать Чили.
— В этом желании нет ничего предосудительного, дон Рамон, — отвечал дон Тадео серьезным тоном, который заставил сенатора невольно затрепетать, — и если это зависит от меня, оно скоро исполнится, вы довольно потрудились в это последнее время, чтобы иметь право отдохнуть.
— Я не создан участвовать в междоусобных войнах; я из таких людей, которые годятся только для уединения; поэтому я охотно предоставляю другим бурную политическую жизнь, которая явно не по мне.
— Однако ж вы не всегда так думали.
— Увы, в этом-то и заключается причина всех моих бедствий; я плачу кровавыми слезами, когда думаю, что увлекся безумным честолюбием…
— Вы правы, — перебил дон Тадео, — однако ж я могу вам возвратить то, чего вы лишились, если вы хотите.
— О! Говорите! Говорите! И что бы ни пришлось мне сделать для этого…
— Хоть бы даже воротиться к окасам? — спросил лукаво дон Тадео.
Сенатор задрожал, лицо его помертвело еще более и он вскричал трепещущим голосом:
— О! Скорее умереть тысячу раз, нежели попасть в руки этих варваров!
— Но вы не можете на них очень пожаловаться, насколько мне известно.
— На них лично нет, но…
— Оставим это, — перебил дон Тадео, — вот чего я хочу от вас; слушайте внимательно.
— Я слушаю, ваше превосходительство, — отвечал сенатор, смиренно потупив голову.
Вошел дон Грегорио.
— Что случилось? — спросил дон Тадео.
— Пришел индеец, которого зовут Жоаном и который служил уже вам проводником; он говорит, что должен сообщить вам нечто важное.
— Пусть он войдет! Пусть он войдет! — вскричал дон Тадео, вставая и не занимаясь более сенатором.
Тот вздохнул свободно; он счел себя забытым и потихоньку хотел выскользнуть в дверь, в которую вышел дон Грегорио. Дон Тадео заметил это.
— Сенатор, — сказал он ему, — останьтесь, прошу вас; мы еще не кончили нашего разговора.
Дон Рамон, застигнутый на месте, напрасно искал извинения; он что-то бессвязно пролепетал и упал на стул с глубоким вздохом. В ту минуту отворилась дверь, и вошел Жоан. Дон Тадео подошел к нему.
— Что вас привело сюда? — спросил он с волнением. — Разве случилось что-нибудь новое? Говорите, говорите, друг мой.