— Эх! Мой друг, — сказал Малягрида, — вы скоро ответили на сигнал.
— С самого утра я лежал в высоких травах, — лаконически ответил дикарь, в котором легко можно было узнать техюэля по орлиному перу, которое он носил на своей военной туфе.
— Я не мог прийти раньше, — возразил мажордом, — никто не спал в доме, я ожидал, пока они не заснут.
— Оах! Мой брат благоразумен.
— Благоразумие есть мать безопасности, как говорят; но прежде всего, скажите мне, почему Овициата не явился сам на указанное им место?
— Овициата вождь, его избрали в великие токи техюэлей, с тех пор как отец его Ононтхио отправился на охоту в луга блаженных Эскеннане (индейский рай) с Мишабу (Богом) и праведными воинами.
— Я догадываюсь о том, что вы хотите сказать, но…
— Я брат его! Шунка-Эти (Скачущий Олень), — сказал индеец с гордостью, бесцеремонно перебивая Малягрида, — и чего не может сделать вождь, то сделаю я вместо него.
— Ну, это касается его; итак, чего он желает от меня?
— Овициата спрашивает, почему его белый друг не исполняет своего обещания?
— Карамба! — воскликнул Малягрида. — Потому что мой друг краснокожий не исполняет своего обещания.
— Что обещал мой брат токи великий вождь, чего он не отдал тебе?
— Мешок золотого песка, пардье! Он это знает!
— Вот он!
И индеец, отвязав довольно тяжелый мешок от пояса, бросил его под ноги управляющего. Тот с жадностью схватил его и не мог удержать восклицания радости.
— Наконец-то! — сказал он.
Но индеец, быстро положив руку на мешок, остановил Малягриду в то время, когда тот хотел опустить его в широкий свой карман; мажордом взглянул на техюэль-ского воина с удивлением.
— Получая, отдают, — сказал Шунка-Эти с иронической улыбкой.
— Это правда, — ответил испанец.
И вынув ключ из своего кармана, он передал его индейцу.
— Оах, — воскликнул тот, — мой брат будет доволен!
В это время смешанные голоса, между которыми слышалось несколько раз повторенное имя Малягриды, раздались у дома и перебили разговор двух злодеев.
Индеец пополз, как змея, и исчез в чаще в то время, как мажордом, встав, направился большими шагами.
Едва оба эти типа, разговор которых мы передали читателю, исчезли, как вдруг между листьями кустарника соседнего от того, в котором они назначили друг другу свидание, показалось лицо Перикко.
— Ох, ох! — сказал он, выпрямляясь и потираясь на разные манеры для восстановления циркуляции крови в утомленных его членах от долгой неподвижности. — Я не в накладе! Эх! Мне пришла прекрасная мысль подстеречь нашего почтенного мажордома; но какие дела могут быть у него с индейцами? Гм! Все это не ясно!.. Ба! Надо потерпеть; но посмотрим, что это за суматоха в доме.
И сказав это, он направился к дому, откуда доносились крики.
Эта суматоха, как назвал ее Перикко, была произведена вследствие непредвиденного прибытия генерала дона Дьего де Л ара, который, как только сошел с лошади, бросился в сад на поиски своей жены, а за ним следовали его слуги.
— Сеньора отдыхает в беседке из попалов, — ответил управляющий. — Если ваше превосходительство позволите, я доложу ей о вашем приезде; она будет очень рада!
Но молодой человек не слышал его, он был уже далеко. Когда он вошел в беседку, жена бросилась в его объятия.
— Мерседес!
— Дьего!
Эти два имени были произнесены разом мужем и женой, и они слились в продолжительном и горячем поцелуе; потом молодой человек, обняв за талию Мерседес, которая нежно склонила голову на его плечо, лаская его взором, с кротостью увел ее в беседку, где они наговорили друг другу множество приятных и нежных слов, которые на всех языках резюмируются и переводятся так: «Я люблю тебя!»
После этого продолжительного излияния чувств, которые уже год были женаты и обожали друг друга также как и в первый день, дон Дьего возвратился в свои покои для того, чтобы переодеться и отдохнуть.
— Ну! Мой добрый Перикко, — сказал молодой человек, входя в спальню, — я очень рад, что вижу тебя.
И он от души пожал руку старого слуги, который со свойственной ему флегмой и ворча, приготовлял необходимые для туалета своего господина принадлежности.