Вождь, без сомнения, не совсем понял речь Валентина; однако ж, вместо того, чтобы испугаться угрожающего движения французов, он с минуту смотрел с видом удовольствия на их воинственную и решительную позу, а потом, тихо опустив дуло ружья, направленного против его груди, сказал примирительным тоном:
— Друг мой ошибается: я не имею намерения оскорбить его; я брат его и его товарища; бледнолицые, кажется, ели в то время, как я приехал с моими молодыми воинами?
— Да, вождь, вы говорите правду, — весело перебил Луи, — ваше внезапное появление помешало нам окончить наш умеренный обед.
— Который к вашим услугам, — прибавил Валентин, указывая рукою на провизию, разбросанную на траве.
— Принимаю приглашение, — добродушно сказал индеец.
— Браво! — вскричал Валентин, бросив на землю свою винтовку, и располагаясь сесть. — За стол!
— Да, — возразил вождь, — но с условием!
— С каким? — спросили молодые люди.
— Я дам свою долю.
— Согласны, — отвечал Луи.
— Это будет справедливо, — подтвердил Валентин, — тем более, что мы небогаты и можем предложить вам пищу весьма умеренную.
— Хлеб друга всегда вкусен, — заметил вождь.
— Превосходный ответ! К несчастию, в настоящую минуту наш хлеб заключается в одних испорченных сухарях.
— Я дам своего.
Индеец сказал несколько слов своим товарищам, и тотчас же каждый из них, пошарив в своем мешке, вынул оттуда маисовую лепешку, вяленое мясо и несколько тыквенных бутылок, наполненных хихой, напитком вроде сидра, сделанного из яблок и маиса. Все это было положено на траву перед французами, которые как нельзя более были довольны изобильной провизией, вдруг заменившей их скудную пищу. Индейцы сошли с лошадей и сели в кружок возле путешественников. Вождь их тотчас же обратился к французам и сказал с кроткой улыбкой.
— Пусть кушают мои братья…
Молодые люди не заставили повторить это любезное приглашение. В первые минуты глубокое молчание царствовало между собеседниками; но как только аппетит был несколько удовлетворен, разговор возобновился. Индейцы, может быть, лучше всех людей на свете понимают законы гостеприимства. Они понимают общественные приличия, так сказать, по инстинкту, который заставляет их угадывать с первого раза с неизменной верностью, какие вопросы могут они сделать своим гостям и на какой точке должны остановиться, чтобы не показаться нескромными.
Французы еще в первый раз по приезде в Америку находились в сношениях с ароканами и не могли опомниться от удивления при виде общительности и благородства этих детей природы, которых по рассказам, более или менее вымышленным, они привыкли, также как и все европейцы, считать грубыми дикарями.
— Братья мои не испанцы? — сказал вождь.
— Это правда, — отвечал Луи, — но как вы это заметили?
— О! — возразил индеец с презрительной улыбкой. — Мы хорошо знаем этих злых солдат; это наши враги и враги слишком давние для того, чтобы мы могли ошибиться на их счет… С какого острова мои братья?
— Наш край не остров, — заметил Валентин.
— Брат мой ошибается, — выразительно сказал индеец, — только один край не остров, это великая земля окасов — людей свободных.
Молодые люди склонили головы; перед мнением, так решительно высказанным, спор становился невозможен.
— Мы французы, — отвечал Луи.
— Французы нация хорошая, храбрая; у нас было много французских воинов во время великой войны.
— А! — с любопытством спросил Луи. — Французские воины сражались вместе с вами?
— Да, — отвечал вождь с гордостью, — воины с седой бородой, грудь которых была покрыта ранами — почетными, полученными на войнах их острова, когда они сражались под командой своего великого вождя Залеона.
— Наполеона? — сказал с удивлением Валентин.
— Да, кажется так бледнолицые произносят его имя; брат мой его знал? — спросил индеец с любопытством, плохо сдержанным.
— Нет, — отвечал молодой человек, — хотя я и родился в его царствование, но никогда его не видал, а теперь он умер.
— Брат мой ошибается, — возразил индеец с некоторой торжественностью, — такие воины не умирают. Когда они исполнят свою обязанность на земле, они идут в рай, охотиться возле Властелина мира.
Молодые люди наклонили головы с видом согласия.
— Как странно, — сказал Луи, — что слава этого могущественного гения распространилась до самых отдаленных и неведомых мест земного шара и сохранилась чистою и блестящею среди племен диких и грубых, тогда как в той самой Франции, для которой он сделал так много, постоянно старались омрачить, даже уничтожить ее.