— Да защитит нас Бог! — сказал он. — Надо идти туда немедленно.
— Я тоже так думаю, — отвечал дон Грегорио, сжигая вексель.
Оба дворянина взяли каждый по длинному кинжалу и по два пистолета, которые спрятали под свою одежду; они оба знали свой край слишком хорошо для того, чтобы пренебречь этой предосторожностью. Надвинув на глаза поля шляп и закутавшись с ног до головы, как влюбленные или искатели приключений, они вышли на улицу.
Была одна из великолепных южноамериканских ночей; небо, темно-голубое, было усыпано бесчисленными звездами, посреди которых сияло созвездие Южного Креста; воздух был пропитан благоуханием и легкий ветерок с моря освежал атмосферу, нагретую в течение дня жгучими лучами солнца.
Два дворянина безмолвно и быстро шли мимо веселых групп, во все стороны расхаживавших по улицам. Американцы гуляют по ночам, чтобы насладиться прохладою. Дон Тадео и дон Грегорио не слышали ни звуков vihuela, ни напевов sambacuejas, ни свежего и серебристого смеха молодых девушек с черными глазками и розовыми губками, которые толкали их мимоходом, бросая им кокетливые взгляды. Они шли таким образом довольно долго, оборачиваясь время от времени, чтобы посмотреть, не преследуют ли их, и все более и более приближаясь к нижним кварталам города.
Наконец они остановились перед домом довольно бедной наружности, из которого доносились звуки национальной музыки. Дом этот был читана.
Чилийский чингана низшего разряда представляет вид чрезвычайно забавный, ускользающий от всякого описания.
Пусть читатель представит себе низкую залу с закопченными стенами, с глиняным полом, который сделался неровным от ног многочисленных посетителей. Посреди нее — дымящая лампа, называемая candil и позволяющая видеть только одни силуэты посетителей, на табуретах сидят четверо мужчин; двое из них бренчат на плохих гитарах с оборванными струнами, третий барабанит кулаками по изломанному столу; последний дудит в бамбуковую трубку, дюймов в десять длины, с несколькими небольшими отверстиями, издающую самый нестройный звук, какой только можно вообразить. Эти четыре музыканта, вероятно, не довольствуясь огромным шумом, который они производят, ревут во все горло. Все это делается с целью подбодрить танцовщиков, принимающих самые непристойные позы при громких рукоплесканиях зрителей, которые топают ногами от удовольствия и иногда, увлеченные этим концертом, подтягивают музыкантам.
Посреди этой кутерьмы, этих криков и топанья, ходят хозяин заведения и слуги с бутылками и стаканами для посетителей, которые, надо отдать им справедливость, чем более пьют, тем более хотят пить.
Два или три раза в вечер случается, что посетители, разгоряченные более других или подстрекаемые демоном ревности, затевают ссоры. Тогда обнажаются ножи, левая рука обвертывается плащом вместо щита; музыка умолкает, вокруг сражающихся образуется круг, и потом, когда один из противников падает, его выносят на улицу, а музыка и танцы возобновляются.
Перед одним из таких заведений остановились вождь Мрачных Сердец и его друг. Завернувшись в плащи, так чтобы совершенно закрыть свои лица, они, не колеблясь, вошли в чингану и пробрались посреди пирующих в глубину залы.
Погреб был не заперт на замок; они тихо отворили дверь и, пройдя ступеней десять по лестнице, очутились в нем, где прислужник, наклонявшийся над бочонками, которые, казалось, он приводил в порядок, сказал им, не оставляя своей работы:
— Чего вы хотите: aguardiente de pisco, мескаля или хихи?
— Ни того ни другого, — отвечал дон Тадео, — дайте нам вина французского.
Прислужник выпрямился, будто его дернули за пружину. Дон Тадео и дон Грегорио надели маски.
— Белого или красного? — спросил прислужник.
— Красного как кровь, — сказал дон Тадео.
— Которого года?
— 5 апреля 1817 года, — отвечал дон Тадео.
— Так пожалуйте сюда, господа, — отвечал прислужник, почтительно кланяясь, — вино, которое вы благоволите спрашивать у меня, чрезвычайно драгоценно; его запирают в особый погреб.
— Чтобы выпить в праздник святого Мартина, — отвечал дон Тадео.
Прислужник, по-видимому ожидавший только этого последнего ответа на свои вопросы, улыбнулся и слегка тронул едва заметную пружинку в стене. Камень медленно повернулся без малейшего шума; дон Тадео и друг его вошли, и камень снова занял свое место.