Донна Розарио, видя бесполезность сопротивления, которое могло быть опасно для нее среди окружавших ее разбойников, покорно склонила голову и молча последовала за своим проводником.
Донна Мария снова уселась в кресло; скрестив руки и опустив голову на грудь, она погрузилась в мрачные размышления. При легком шуме шагов молодой девушки она выпрямилась; молния ненависти сверкнула в ее глазах, движением руки приказала она индейцу удалиться.
Обе женщины с жадностью рассматривали друг друга; взгляды их встретились. Мертвое безмолвие царствовало в комнате; время от времени ветер врывался со зловещим стоном в щели дверей, потрясал старую хижину до самого основания и колебал пламя единственной свечки.
После довольно продолжительного времени, Красавица с тем умением, которым обладают женщины в такой высокой степени, разобрала одну по одной неисчислимые красоты восхитительного создания, которое, трепеща, стояло перед нею, и, побежденная очевидностью, заговорила глухим голосом, как бы говоря сама с собою:
— Да, она хороша; она имеет все, что может сделать ее восхитительной; ее достаточно увидеть раз, чтобы полюбить… Ну, эта красота, которая до сих пор составляла ее радость и гордость, скоро поблекнет от горя… Я хочу, чтобы, прежде чем пройдет год, она сделалась предметом презрения и жалости для всех. О! — прибавила она громким голосом. — Наконец-то мщение в моих руках.
— Что я вам сделала? За что вы меня так ненавидите? — сказала молодая девушка голосом, звук которого растрогал бы и тигра.
— Что ты мне сделала, бессмысленная тварь? — вскричала донна Мария. — Что ты мне сделала? Правда, ты ничего мне не сделала! — прибавила она с хриплым смехом.
— Увы! Я вас не знаю, и сегодня в первый раз вижу вас; я бедная девушка; жизнь моя до сих пор протекала в уединении; могла ли я оскорбить вас?
Донна Мария смотрела на нее с минуту с неизъяснимым выражением.
— Да, признаюсь, — отвечала она, — ты ничего мне не сделала! И лично, как ты сейчас сказала, мне не в чем упрекать тебя; но разве ты не понимаешь, что, заставляя тебя страдать, я мщу ему?
— Я не понимаю, что вы хотите сказать? — возразила молодая девушка простодушно.
— Безумная, ты играешь с львицей, готовой растерзать тебя; не выказывай более неведения, которым меня не обманешь; если ты еще не угадала моего имени, я скажу тебе его: я донна Мария… меня прозвали Красавицей, понимаешь ли теперь?
— Совсем не понимаю, — отвечала донна Розарио чистосердечным тоном, который невольно поколебал ее мучительницу, — я никогда не слышала вашего имени.
— Неужели это правда? — спросила донна Мария с сомнением.
— Клянусь вам.
Красавица начала ходить большими шагами по комнате. Донна Розарио, все более и более удивляясь, украдкой смотрела на эту женщину, не будучи в состоянии отдать себе отчета в волнении, которое она испытывала в ее присутствии и при звуках ее голоса; это была не боязнь, еще менее радость, но какая-то непонятная смесь грусти, жалости и ужаса. Какое-то необъяснимое чувство привлекало ее к той, гнусные намерения которой не были уже для нее тайной и которой она по всему должна была опасаться. Странная симпатия! То, что донна Розарио чувствовала к Красавице, Красавица чувствовала к донне Розарио; напрасно призывала она на помощь все оскорбления, в каких могла упрекнуть человека, которого хотела поразить; в самых тайных изгибах ее сердца, голос, все более и более сильный, говорил ей в пользу той, которую она приготовлялась принести в жертву своей ненависти; чем более старалась она преодолеть чувство, в котором не могла дать себе отчета, тем более чувствовала, что ее усилия были бесполезны; словом, она готова была растрогаться.
— О! — шептала она с бешенством. — Что происходит со мной, неужели я растрогалась?
Подобно тому, как индейские воины, привязанные к пыточному столбу, воспевают свои подвиги, чтобы придать себе бодрости мужественно перенести муки, безмолвно приготовляемые их палачами, Красавица припоминала все оскорбления, которыми осыпал ее дон Тадео, и со сверкающими глазами она вдруг остановилась перед донной Розарио.
— Послушай, молодая девушка, — сказала она голосом, дрожавшим от гнева, — в первый и последний раз видимся мы с тобой; я хочу, чтобы ты знала, почему я так тебя ненавижу. То, что ты узнаешь, может быть впоследствии послужит тебе утешением и поможет переносить мужественно горести, которые я тебе приготовляю!
— Я слушаю вас, — отвечала донна Розарио с ангельской кротостью, — хотя заранее уверена, что все вами сказанное не может ни в каком случае сделать меня виновной перед вами.