Это сражение достославно окончило одним ударом междоусобную войну! Результаты, полученные победителями, были огромны. К несчастью, эти результаты уменьшились несчастьем чрезвычайно важным, исчезновением, а может быть и смертью дона Тадео, единственного человека, энергия и строгость правил которого могли спасти страну.
Армия чилийская посреди своего торжества была погружена в горесть. Дон Грегорио Перальта с отчаянием ломал себе руки. Потеря человека, которому он был предан телом и душой, сводила его с ума! Он ничего не хотел слышать. Фуэнтес был принужден принять начальство над войском. Пятьсот ароканских воинов, по большей части раненых, попались в руки победителей. Дон Грегорио Перальта приказал расстрелять их. Напрасно старались отговорить его от этого жестокого приговора, который мог иметь в будущем чрезвычайно пагубные последствия.
— Нет, — отвечал дон Грегорио сурово, — человек, которого все мы обожаем, должен быть отомщен!
И он хладнокровно приказал расстрелять несчастных.
Армия раскинула лагерь на поле битвы.
Валентин и друг его в сопровождении дона Грегорио целую ночь пробегали огромное поле битвы, на которое коршуны уже опустились с отвратительными криками радости. Эти трое человек имели мужество приподнимать груды трупов. Однако ж поиски их были безуспешны: они не могли найти тела их друга.
На другой день на рассвете армия пустилась в путь по направлению к Биобио, чтобы воротиться в Чили. Она вела с собою аманатами тридцать ульменов, захваченных в городах, которые были преданы грабежу.
— Поедемте с нами, — печально сказал дон Грегорио, — наш несчастный друг умер; теперь вам нечего более делать в этой ужасной стране.
— Я не разделяю вашего мнения, — возразил Валентин, — я думаю, что дон Тадео не умер, а только попал в плен.
— Отчего вы это предполагаете? — вскричал дон Грегорио, и взор его сверкнул. — Имеете вы какое-нибудь доказательство в том, что вы говорите?
— К несчастью, никакого.
— Однако вы имеете же какую-нибудь причину?
— Конечно, имею.
— Скажите же мне, друг мой.
— Она покажется вам так ничтожна.
— Все-таки скажите.
— Ну! Если вы хотите непременно, я признаюсь вам, что имею тайное предчувствие, которое говорит мне, что друг наш не умер, но находится в руках Антинагюэля.
— На чем вы основываете это предположение? Вы человек слишком умный, сердце у вас слишком преданное для того, чтобы вы старались шутить о подобном предмете.
— Вы отдаете мне справедливость; поэтому я скажу вам, на чем я основываю мое мнение… видите ли, когда я вышел из круга врагов, окружавших нас, я тотчас заметил отсутствие дона Тадео…
— Ну, что же вы сделали тогда?
— Я воротился назад! Дон Тадео мужественно сражался; я закричал ему, чтобы он держался твердо.
— Он вас услыхал?
— Конечно, потому что он отвечал мне. Я удвоил усилия, словом, я достиг почти тотчас же того места, где его видел; но он уже исчез, не оставив следов.
— Что же вы заключили из этого?
— Я заключил, что многочисленные враги захватили его и увели, потому что, несмотря на все наши поиски, мы не нашли его тела.
— А кто же вам сказал, что они не унесли его тела, убив его?
— Зачем? Умерший дон Тадео мог только стеснить их; тогда как, овладев им живым, они могут надеяться, что, возвратив ему свободу, или, может быть, грозясь убить его, добьются, чтобы их заложники были им возвращены. Впрочем, зная хорошо страну и нравы этих свирепых людей, вы можете разрешить этот вопрос скорее нежели я, иностранец.
Дон Грегорио был поражен справедливостью этого рассуждения.
— Это весьма возможно, — отвечал он, — в словах ваших много правды; может быть, вы и не ошибаетесь; но вы мне не объяснили что вы намерены делать?
— Очень простую вещь, друг мой; здесь в окрестностях укрылись два индейских вождя, которых вы знаете.
— Да.
— Эти люди преданы Луи и мне; они будут служить нам проводниками, и если, как я думаю, дон Тадео жив, клянусь вам, что я найду его.
Дон Грегорио с минуту глядел на Валентина с чрезвычайным волнением; две слезы засверкали в глазах его; он взял за руку молодого человека, крепко пожал ее и сказал голосом, дрожавшим от умиления:
— Дон Валентин, простите меня, я вас еще не знал; я не умел ценить вашего сердца по его достоинству; я американец, полудикарь, люблю и ненавижу с одинаковой силой; дон Валентин, позвольте мне обнять вас?
— От всего сердца, мой добрый друг, — отвечал молодой человек, напрасно стараясь скрыть под улыбкой свое волнение.
— Итак, вы едете? — продолжал дон Грегорио.
— Сейчас.
— О! Вы найдете дона Тадео; теперь я в этом уверен.
— И я также.
— Прощайте, дон Валентин! Прощайте, дои Луи!
— Прощайте! — отвечали молодые люди. Валентин свистнул Цезарю и пришпорил свою лошадь.
— Поедем, — сказал он своему молочному брату.
— Поедем, — отвечал тот.
Они поехали, но едва сделали несколько шагов как услыхали позади себя быстрый галоп лошади и обернулись: дон Грегорио догонял их, делая им знак подождать его. Они остановились.
— Извините, господа, — сказал он им как только очутился возле них, — я забыл сказать вам одно; мы еще не знаем, что Господь готовит нам; может быть, сегодня мы расстаемся навсегда.
— Никто этого не знает, — заметил Луи, качая головой.
— Послушайте же, господа, — продолжал испанец, — в каких бы обстоятельствах вы ни находились, помните, что, пока жив Грегорио Перальта, у вас есть друг, который по одному вашему слову охотно прольет за вас свою кровь… поверьте мне, что с моей стороны подобное предложение вполне обосновано.
И не ожидая ответа молодых людей, дон Грегорио пожал им руки и ускакал во всю прыть. Французы следовали за ним глазами с задумчивым видом, потом продолжали путь, не обменявшись ни одним словом.
Глава LXXVII
ПОСЛЕ БИТВЫ
Несколько времени молодые люди следовали издали за чилийской армией, которая, будучи замедляема в своем пути многочисленными ранеными, медленно, но в порядке подвигалась к Биобио. Они шагом проехали долину, где накануне происходила ожесточенная битва между индейцами и чилийцами.
Ничто не может быть печальнее и зловещее поля битвы! Ничто не доказывает так, как оно, ничтожества человеческой жизни! Долина была усыпана трупами, которые уже начали гнить под лучами солнца и были уже наполовину расклеваны коршунами. В тех местах, где битва происходила ожесточеннее, к трупам примешивались мертвые лошади, остатки оружия и метательные снаряды.
Индейцы и чилийцы лежали друг возле друга как застигла их смерть; все пораженные спереди, они еще сжимали в своих окостенелых руках оружие, хотя отныне оно и сделалось уже для них бесполезным. Вдали смутно обрисовывались силуэты волков, которые с глухим воем шли участвовать в пире. Молодые люди бросали вокруг печальные взоры.
— Зачем не поторопиться нам оставить это проклятое место? — спросил Валентин своего молочного брата. — Мне тошно смотреть на это страшное зрелище.
— Мы должны исполнить долг, — глухо отвечал граф.
— Исполнить долг? — с удивлением сказал Валентин.
— Да, — отвечал молодой человек, — разве ты хочешь, чтобы и наш бедный Жоан был оставлен без погребения и сделался добычей этих животных?
— Благодарю, что ты заставил меня подумать об этом; о, ты лучше меня! Ты ничего не забываешь!
— Не клевещи на себя; эта мысль пришла бы и к тебе через минуту.
Молодые люди скоро подъехали к тому месту, где упали Жоан и Бустаменте. Они лежали рядом, заснув вечным сном. Французы сошли на землю.
По странной случайности эти оба трупа еще не были осквернены хищными птицами, которые уже кружились над ними, но при приближении молодых людей разлетелись. Молочные братья оставались в задумчивости с минуту, потом они обнажили свои сабли и вырыли глубокую могилу, в которую зарыли обоих врагов. Валентин взял отравленный кинжал дона Тадео и заткнул его за пояс, прошептав: