Поэтому и дон Тадео, хотя и наделенный высоким умом и глубокой опытностью, невольно начал составлять самые странные планы побега. Находясь во власти самого неумолимого своего врага, один и без оружия, в неизвестной стране, он не терял надежды не только найти свою дочь, но и вырвать ее из рук ее гонителей и убежать вместе с ней.
Эти планы и эти мечты по крайней мере тем хороши, что возвращают человеку мужество и позволяют ему хладнокровно смотреть на печальное положение, в котором он находится.
Между тем индейцы мало-помалу приблизились к горам; теперь они взбирались по первым ступеням Кордильер.
Солнце, уже опускалось за горизонт, когда Антинагюэль скомандовал остановиться. Место было выбрано очень хорошо. Это была узкая долина на невысокой вершине одного холма, положение которого делало неожиданное нападение почти невозможным.
Антинагюэль велел раскинуть лагерь и отправил нескольких человек — одних для рекогносцировки, а других настрелять дичи. В быстроте своего отступления ароканы не подумали захватить провизию. Токи велел срубить несколько деревьев для костров. Через час охотники воротились с дичью. Лазутчики не открыли ничего опасного. Ужин был весело приготовлен, и каждый делал ему честь.
Антинагюэль, казалось, забыл свою ненависть к дону Тадео; он говорил с ним с величайшим уважением и оказывал ему чрезвычайное внимание. Полагаясь совершенно на его слово, он оставлял его совершенно свободным в его поступках, не обнаруживая ни малейшего беспокойства.
Как только ужин был окончен, расставили часовых, и все заснули. Один дон Тадео напрасно искал сна; слишком мучительное беспокойство пожирало его, и он не мог сомкнуть глаз. Сидя под деревом, склонив голову на грудь, он провел целую ночь в глубоких размышлениях о страшных событиях, которые нарушали его спокойствие. Мысль о дочери довершала его горесть; несмотря на надежду, которой он старался прельстить себя, положение его было так отчаянно, что ему едва ли предстояла какая-либо возможность выйти из него.
Иногда воспоминание о двух французах, которые уже дали ему столько доказательств преданности, пробегало в его мыслях; но предположив даже, что эти смелые люди успели бы найти его следы, что они могли сделать, несмотря на все свое мужество? Безумна была бы борьба их против такого множества врагов; очевидно, они должны были бы пасть, не спася его.
Восход солнца застал дона Тадео погруженным в эти печальные мысли; сон ни на секунду не смыкал его утомленных век. Между тем все зашевелилось в лагере; лошади были оседланы, и индейцы, наскоро позавтракав, отправились в путь.
Этот день прошел без всякого происшествия, достойного упоминания. Вечером раскинули лагерь так же как и накануне, на вершине холма; но на этот раз ароканы, зная, что неожиданное нападение невозможно, не принимали таких предосторожностей как прежде.
Дон Тадео, побежденный наконец усталостью, погрузился в тяжелый сон и проснулся перед самым отъездом. Антинагюэль вечером отправил нарочного вперед; этот человек воротился в лагерь в ту самую минуту, когда отряд отправлялся в путь. Вероятно он привез хорошее известие, потому что, слушая его донесение, вождь улыбнулся несколько раз. Потом, по знаку Антинапоэля, весь отряд поскакал галопом, все более и более углубляясь в горы.
Глава LXXIX
УЛЬТИМАТУМ
Антинагюэль уже успел нагнать воинов, которым поручил охранять донну Розарио. Оба отряда соединились в один. Токи имел сначала намерение переехать Анды и удалиться к пуэльчесам; но проигранное им сражение имело для ароканов ужасные последствия.
Их главные селения были сожжены испанцами и разграблены, а жители перебиты или взяты в плен. Те, которые могли бежать, сначала без цели бродили по лесам; но потом узнав, что токи успел спастись, они соединились и отправили к нему послов просить помощи и принудить его стать во главе войска, назначенного охранять границы.
Антинагюэль, радуясь реакции своих соотечественников, воспользовался ею, чтобы утвердить свою колеблющуюся власть после испытанного им поражения. Он переменил план своего пути и во главе только ста человек приблизился к Биобио, между тем как по его приказанию другие воины рассыпались по всей области, чтобы призвать народ к оружию.
Токи не имел уже притязания как прежде распространить ароканское владычество; теперь его единственным желанием было добиться с оружием в руках мира, который не был бы слишком невыгоден для его соотечественников. Словом, он хотел загладить насколько возможно несчастия, причиненные его безумным честолюбием.
По причине, известной одному Антинагюэлю, дон Тадео и донна Розарио совсем не знали, что находятся так близко друг к другу; Красавица оставалась невидимой, и дон Тадео думал, что большое расстояние еще разделяет его от дочери.
Антинагюэль раскинул лагерь на вершине горы, где несколько дней перед этим он находился со всей индейской армией в той сильной позиции, которая возвышалась над бродом Биобио. Только вид чилийской границы переменился. Батарея из восьми пушек возвышалась на склоне для защиты прохода; ясно виднелись патрули копьеносцев, объезжавших берег и внимательно наблюдавших за движениями индейцев.
Было около двух часов пополудни. Кроме нескольких ароканских часовых, неподвижно опиравшихся на свои длинные копья, ароканский лагерь, казалось, был пуст; глубокое безмолвие царствовало повсюду. Воины, изнуряемые зноем, удалились отдыхать под тень деревьев и кустов.
Вдруг барабанный бой раздался на противоположном берегу реки. Ульмен, начальствовавший на аванпостах, велел отвечать таким же барабанным боем и вышел узнать причину этой тревоги. Три чилийских всадника в богатых мундирах стояли на берегу; возле них развевался парламентерский флаг. Ульмен выкинул такой же флаг и въехал в воду навстречу всадникам, которые со своей стороны тоже отправились вброд. Доехав до половины реки, четыре всадника остановились как бы по взаимному согласию и вежливо поклонились друг другу.
— Чего хотят вожди бледнолицых? — спросил надменно ульмен.
Один из всадников тотчас отвечал:
— Скажи тому, кого ты называешь великим токи окасов, что один из высших офицеров чилийской армии имеет сообщить ему важное известие.
Глаза индейца сверкнули при этом оскорблении; но тотчас возвратив бесстрастный вид, он сказал презрительно:
— Я осведомлюсь, расположен ли великий токи принять вас; я очень сомневаюсь, чтобы он удостоил выслушать презренных инков.
— Негодяй! — продолжал чилиец с гневом. — Спеши повиноваться, а не то…
— Будьте терпеливы, дон Грегорио, ради Бога! — вмешался другой офицер.
Ульмен удалился. Через несколько минут он сделал с берега знак чилийцам, что они могут подъехать. Антинагюэль, сидя в тени великолепного дерева, ждал парламентеров, окруженный пятью или шестью самыми преданными ульменами. Три офицера остановились перед ним неподвижно, не сходя с лошадей.
— Чего вы хотите? — сказал токи грубым голосом.
— Выслушайте мои слова и запомните их хорошенько, — возразил дон Грегорио.
— Говорите и будьте кратки, — сказал Антинагюэль. Дон Грегорио презрительно пожал плечами.
— Дон Тадео де Леон в ваших руках, — сказал он.
— Да, человек, которого вы так называете, мой пленник.
— Очень хорошо; если завтра в третьем часу дня он не будет возвращен нам здрав и невредим, аманаты, взятые нами, и более восьмидесяти пленных, находящихся в нашей власти, будут расстреляны в виду обоих лагерей, на самом берегу реки.