— Выслушайте меня в последний раз, ульмены и техюэльские воины, — сказал он твердым и звонким голосом, — говорю вам, что не намерен хитростью, недостойной человека, избегнуть смерти; я не хочу вашего сострадания; но так как ваш главный вождь решился принести меня в жертву своему низкому мщению и ревности, то я желаю перед смертью исполнить то поручение, которое мне дано к вам и которое я принял, доверяясь священному слову и обещаниям ваших вождей. Хотите ли вы выслушать меня; да или нет?
— Говори! Говори! — закричали дикари.
— Не надо, не надо, — отвечали другие, во главе которых находился Онондюре. — К столбу его! Молодой белый вождь похож на птицу-насмешника; он болтлив, но не храбр; мы увидим, что у столба он заплачет как женщина.
Дьего, сложив руки на груди и нахмурив брови, бесстрастно ожидал, чтобы утихло волнение, вызванное его речью.
— Трус! — повторил Онондюре, подходя к молодому испанцу и плюнув в лицо. — Ты еще не привязан к столбу, а уже трепещешь!
При этом последнем и страшном оскорблении, лицо полковника побагровело и, вырвавшись из рук окружавших его индейцев, он бросился на проводника и, вырвав у него из-за пояса топор, он взмахнул им и раскроил ему череп.
Онондюре упал, вскрикнув от боли, и, корчась в ужасных конвульсиях, он испустил дух.
После такого блистательного мщения, дон Дьего, отступив шаг назад, бросил топор на землю; потом, вынув из кармана колье из раковин и прекрасного жемчуга, он с презрением бросил его Овициате, который с трудом сдерживал свое бешенство и сказал ему:
— Смотри, вот паспорт, который мне дал для прохода посланник великого токи (генералисимус) пяти соединенных наций. Теперь, — добавил он, с надменностью озираясь вокруг, — палачи, делайте со мной что хотите!
При виде колье между техюэлями как будто бы по мановению волшебного жезла произошла непонятная для людей, не знающих индейских нравов, перемена. Крики и брань стихли, и они почтительно удалились от того, которого они прежде хотели лишить жизни для того, чтобы отомстить за Онондюре, и стали смотреть на него с суеверным страхом и даже ужасом.
Сам Овициата, подчиняясь влиянию чувства, которое так сильно смутило его товарищей, почтительно поднял колье и, вежливо поклонившись дон Дьего, сказал ему с притворной улыбкой:
— Брат мой, возьми обратно это тюрбо; ты священен для нас.
— Да, да, — закричали индейцы, — у него есть тюрбо Такиука, страшного Токи пяти наций.
— Почему ты не показал раньше этого колье? — продолжал вождь. — Ничего происшедшего не случилось бы. Но ты добр, ты простишь нас; мы бедные индейские невежи; мы постараемся исправить сделанное нами тебе зло.
Потом он продолжал, обращаясь к воинам и толкнувши ногой труп Онондюре:
— Уберите этого человека, главную причину недоразумения, и бросьте его на съедение коршунам и хищным птицам.
Дон Дьего не верил своим глазам; все следы казни исчезли; отвязали от столбов обоих испанцев, обезумевших уже от ужаса; теперь с ними обращались с почтением, они свободно могли расхаживать по лагерю и еще более: по прказу вождя им возвратили оружие, их лошадей и все вещи, которые были у них отобраны.
— Эх! — сказал Перикко, захохотав. — Я знал, что мы не погибнем еще сегодня.
Овициата обратился с речью к дону Дьего:
— Пусть мой брат подождет, — сказал он, — когда зажгут огонь совета, он отдаст нам отчет перед ульмена-ми в поручении, которое он получил от главного вождя бледнолицых.
— Я подожду, — сказал полковник.
Индеец ушел; но по жесту его несколько воинов увели Мерседес и ее кормилицу, так что молодому человеку не удалось ободрить ее и словом надежды. Он сделал движение, как будто желая не допустить этой разлуки; по Перикко поспешил удержать его за руку и наклонившись к его уху, сказал ему:
— Потерпите, полковник, все окончится благополучно.
— Да, — сказал молодой человек, — я удержусь, это необходимо. Но я спасу ее.
— Пардье, — продолжал Перикко с убеждением… — но все равно, — добавил он подумав, — я очень рад тому, что мы отделались от этого мерзавца Онондюре. Какая каналья!
И усевшись под деревом, он вынул из кармана табак и бумагу и, тщательно сделав папироску, зажег ее и принялся с наслаждением курить, окружая себя облаками голубоватого дыма, которым вскоре он был совершенно окружен.
Едва прошло полчаса со времени этого происшествия, как воин подошел к дону Дьего и попросил его последовать за ним.
Он ввел его в палатку.
Там вокруг огня совета сидели и важно курили свой калюмет главные ульмены племени.
Вправо от Овициаты, на резном треножнике из опалового дерева, сидел вождь, которого молодой человек еще не видел.
Это был старец по крайней мере восьмидесяти лет: его белые как снег волосы ниспадали в беспорядке на его плечи и грудь и смешивались с бородой; его почтенное лицо сияло величием. Закутавшись в пестрое пончо, он безмолвно курил свой калюмет, по-видимому погрузившись в ту созерцательную дремоту, которая так свойственна жителям Востока и туземцам Америки. Этот вождь, к которому индейцы питали глубокое уважение, назывался Ононтхио, или Большая Гора. Это был отец Овициата.
Прежде он был славнейшим воином в своем племени; но с того времени, как лета заставили его оставить дело войны, он прославился мудростью в советах, и индейцы слушали его как оракула; но подобно всем старикам он говорил весьма мало; иногда он не произносил ни одного слова по целым неделям, что еще более придавало авторитета его словам, когда он удостаивал высказать свое мнение или отдать приказ.
Когда приготовительные церемонии окончились, и калюмет обошел вокруг огня совета и возвратился к Овициате, он встал и, обратившись к дону Дьего, сказал:
— Пусть мой брат говорит, наши уши открыты; великие техюэльские вожди слушают его и Шемеин (священная черепаха) желал бы, чтобы его предложения соответствовали нашим ожиданиям, для того, чтобы мы могли благородно исправить ту ошибку, в которую нас невольно ввел один негодяй.
При этом оправдании, несколько наглом, молодой посланник не мог удержать презрительной улыбки; но тотчас же овладев собою, он хладнокровно и с необходимой важностью произнес:
— Техюэльские ульмены, — сказал он, — вот колье — письмо главного вождя бледнолицых живущих на берегах безбрежного озера. В этом колье он предлагает вам продолжение своей дружбы и просит у вас вашей. Кроме того он желает заключить с вами прочный союз, обязуясь помогать вам в ваших войнах, уважать вашу охотничью территорию и поступать везде, где бы он не встретился с воинами пяти наций, как со своими братьями и детьми.
Если вы примете то, что мне поручено предложить вам от его имени, то для вас будут приготовлены в Санта Роза-де лас-Андес богатейшие подарки, куда явится за получением их один из Ульменов в сопровождении своих воинов.
Эти подарки будут состоять из множества ружей, ножей, пятидесяти бочонков пороха, двадцати бочонков пуль, ста бочонков водки и пятисот шерстяных одеял. Вождь, который отправится в Санта Роза, приведет к великому вождю бледнолицых отряд из четырех тысяч лучших из пяти наций воинов, которые помогут нам в войне, которую мы объявили вероломным малюкосам.
Между нами и могущественной техюэльской нацией топор будет зарыт на такой глубине, что дети наших детей не найдут его в продолжение тысячи лунных годов. Пусть мои братья ульмены обдумают мои предложения. Я все сказал.
После этой речи последовало продолжительное молчание, во время которого индеец, введший посланника, вывел его. Через час дон Дьего был введен в собрание вождей.
— Брат мой, — сказал Овициата, — ульмены техюэльской нации принимают предложение их белого отца: прочный мир да будет между нами. Малюкосы бабы, которых техюэли принудят одеться в юбки; вот мой тюрбо в знак мира. Завтра один из главных ульменов отправится в Санта Роза за получением подарков, а другой отправится с тобой для того, чтобы условиться с токи бледнолицых о числе воинов, которых они от нас требуют. Пусть брат мой займет место у огня совета: он молод; но мудрость его велика. Хорошо ли я сказал, могущественные люди? — добавил он, обращаясь к воинам.