— Я приехала посетить моего брата, — сказала донна Мария, подставив Антинагюэлю свой лоб, который тот поцеловал, — сердце мое печально, горесть пожирает меня, я вспомнила о моем брате.
Вождь бросил на молодую женщину взгляд, исполненный беспокойства и огорчения.
— Да, — продолжала она, — когда страдаешь, тогда вспомнишь о своих друзьях.
— Сестра моя хорошо сделала, что подумала обо мне… что могу я сделать для нее?
— Брат мой может оказать мне большую услугу.
— Жизнь моя принадлежит моей сестре; она знает, что может располагать ею.
— Благодарю! Я была уверена, что могу положиться на моего брата.
— Везде и всегда.
Почтительно поклонившись донне Марии, Антинагюэль повел ее в свой дом, где мать все приготовила, чтобы достойно принять ту, которую она столько лет любила как дочь.
Глава XIX
ДВА СТАРЫХ ДРУГА,
УМЕЮЩИЕ ПОНИМАТЬ ОДИН ДРУГОГО
Антинагюэль — Тигр-Солнце — был мужчина лет тридцати пяти, высокого роста и величественного вида; все в его наружности показывало человека, привыкшего повелевать. Слава его как воина была огромна, и подчиненные питали к нему какое-то суеверное уважение. Таков был человек, к которому приехала в гости донна Мария.
Стол был накрыт. Мы употребляем это выражение потому, что вожди ароканские знают как нельзя лучше европейские обычаи; почти у каждого из них есть блюда, тарелки, ложки, вилки из массивного серебра, которые, сказать правду, употребляются ими только в важных случаях, когда они хотят показать свое богатство; в своем же кругу они доводят воздержанность до крайней степени и у себя дома едят попросту руками.
Донна Мария села за стол и сделала знак Антинагюэлю, который стоял возле нее, сесть напротив. Обед был безмолвен; оба собеседника наблюдали друг за другом.
Для индейского вождя было очевидно, что сестра его, — как он называл донну Марию, — несколько лет вовсе не вспоминавшая о нем, приехала к нему в селение по какой-нибудь важной причине; но он не понимал, какая причина могла принудить женщину, привыкшую к роскоши, предпринять продолжительное и опасное путешествие, чтобы беседовать с индейцем в жалком селении посреди пустыни.
Со своей стороны молодая женщина находилась в сильном беспокойстве: она старалась угадать, сохранила ли еще, несмотря на редкие встречи с Антинагюэлем, ту неограниченную власть, которую прежде имела над этой дикой натурой, которую цивилизация только смягчила, но не укротила; она боялась, чтобы продолжительная разлука не сказалась губительно на их дружбе.
Когда окончился обед, слуга принес матэ[2], этот душистый настой парагвайской травы, которая заменяет чилийцам чай и которую они пьют с таким наслаждением. Две серебряные чашки на филигранном подносе были поданы Марии и вождю; они зажгли маисовые сигары и принялись курить, всасывая трубочкой душистый напиток.
После нескольких минут молчания, которое начинало становиться затруднительным для обоих собеседников, донна Мария, видя, что Антинагюэль занял выжидательную позицию, наконец начала с улыбкой:
— Брат мой вероятно удивился моему внезапному приезду.
— Да, действительно, — отвечал индеец, — Лесная Роза приехала к нам неожиданно, но она всегда у нас дорогая гостья.
И он поклонился.
— Я вижу, — заметила донна Мария, — что брат мой любезен по-прежнему.
— Нет, я люблю мою сестру и рад ее видеть тем более, что так долго был лишен ее присутствия… вот и все.
— Я знаю ваше отношение ко мне; мы вместе провели наше детство; но это было уже давно; вы теперь один из великих вождей, один из самых знаменитых воинов вашей нации, а я по-прежнему осталась бедной женщиной.
— Лесная Роза моя сестра; ее малейшие желания всегда будут священны для меня.
— Благодарю, но оставим этот разговор и поговорим лучше о наших первых летах, так скоро прошедших, увы!
— Вчера не существует более, — сказал вождь.
— Это правда, — отвечала донна Мария со вздохом, — зачем говорить о том времени, которое уже не возвратится?
— Сестра моя возвращается в Чили?
— Нет, я выехала из Сантьяго и намерена несколько времени прожить в Вальдивии; я оставила моих друзей продолжать путь, а сама свернула с пути, чтобы навестить моего брата.
— Да, я знаю, что тот, кого бледнолицые называют генералом Бустаменте, едва излечившись от ужасной раны, отправился в путь месяц тому назад и теперь осматривает провинцию Вальдивию. Я сам намерен скоро побывать в этом городе.
— Там теперь много бледнолицых с юга.
— Между ними нет ли кого-нибудь известного мне?
— Не думаю; впрочем, да! Есть один — дон Тадео, мой муж.
Антинагюэль с удивлением поднял голову.
— Я думал, что он расстрелян? — сказал он.
— Он действительно был расстрелян.
— Каким же это образом он еще жив?
— Он чудом избежал смерти, хотя был опасно ранен.
Донна Мария старалась прочесть на бесстрастном лице индейца, какое впечатление произвело на него это известие.
— Пусть сестра моя слушает, — сказал он через минуту, — дон Тадео еще враг ей, не так ли?
— Более чем прежде.
— Хорошо.
— Мало того, что муж мой низким образом бросил меня и отнял у меня мое дитя, это невинное существо, которое служило мне единственным утешением и помогало мне переносить горести, которые он причинял мне, злодей нанес мне величайшее оскорбление, заведя публично связь с другой женщиной, которую повсюду таскает с собою… она и теперь с ним в Вальдивии.
— А! — сказал вождь с некоторым равнодушием.
Привыкнув к ароканским нравам, позволявшим каждому мужчине иметь столько жен, сколько он может прокормить, Антинагюэль находил поступок дона Тадео весьма естественным. Это не укрылось от донны Марии, и ироническая улыбка сжала ее губы. Она продолжала небрежным тоном, но пристально смотря на индейца:
— Кажется, эту женщину зовут донной Розарио де Мендоз… говорят, что это очаровательное создание…
Это имя, произнесенное донной Марией по-видимому совершенно равнодушно, произвело на Антинагюэля действие громового удара; он вскочил и с пылающим лицом, со сверкающими глазами вскричал:
— Розарио де Мендоз, говорите вы, сестра моя?
— Боже мой, я ее не знаю, — отвечала донна Мария, — я слышала только ее имя; кажется, что действительно так зовут эту женщину… но, — прибавила она, — какое участие принимает в ней брат мой?..
— Никакого, — перебил индеец и опять сел на свое место. — Зачем сестра моя не мстит человеку, который ее бросил?
— К чему? Притом на какое мщение могу я надеяться? Я женщина слабая и боязливая, без друзей, без поддержки, одна.
— А я, — вскричал вождь, — я-то что же?
— О! — сказала донна Мария с живостью. — Я не хочу, чтобы брат мой мстил за мою личную обиду.
— Сестра моя ошибается; напав на этого человека, я отомщу ему в то же время и за свою собственную…
— Пусть брат мой объяснится; я его не понимаю.
— Сейчас объяснюсь.
— Я слушаю.
В эту минуту вошла мать Антинагюэля и, подойдя к сыну, сказала печально:
— Напрасно сын мой вспоминает старое и бередит прежние раны.
— Женщина, удались! — возразил индеец. — Я воин, отец мой завещал мне мщение; я поклялся отомстить и исполню мою клятву.
Бедная индианка вышла со вздохом. Красавица, любопытство которой было возбуждено в высшей степени, с нетерпением ждала, чтобы вождь объяснился.
Дождь падал с шумом на листья деревьев; по временам порывы ночного ветра со свистом врывались в щели хижины и колебали пламя факела, освещавшего ее. Оба собеседника, погрузившись в размышления, невольно прислушивались к звукам бури и чувствовали, как ими овладевала тоска.
Антинагюэль наконец поднял голову и, выпустив сразу несколько клубов дыма, бросил свою сигару и начал тихим голосом:
— Хотя сестра моя почти дитя нашего народа, потому что ее воспитала моя мать, но она никогда не знала истории моего семейства. Эта история, которую я расскажу ей, вполне покажет, что я ненавижу дона Тадео, и если до сих пор я делал вид, будто забыл обо всем, так это потому, что дон Тадео был мужем моей сестры… Теперь же поведение его с моей сестрой избавляет меня от обещания, которое я дал себе самому, и возвращает мне свободу действия.
2
Чилийцы заимствовали
Вот как он приготовляется:
Кладут в чашку чайную ложку парагвайской травы и кусок сахара, немного подожженный на огне; выжимают несколько капель лимонного сока, прибавляют корицы и гвоздики, заливают все это кипятком и вкладывают в чашку серебряную трубочку, толщиною с перо, с маленькими дырочками в нижней части. Через эту-то трубочку всасывают
Чилийцы так привыкли к