Прием, сделанный нашим друзьям, был самый дружелюбный. В мирное время ароканы чрезвычайно гостеприимны. Едва приметив чужестранцев, они тотчас столпились вокруг них. Все индейцы говорят по-испански с удивительной легкостью; поэтому Валентин мог объясниться с ними как нельзя лучше. Один воин вызвался служить проводником французам, которые не знали, в какую сторону ехать, и довел их до дома вождя, перед которым собралось человек двадцать всадников, вооруженных с головы до ног.
— Вот Антинагюэль, великий токи страны под Андами, — напыщенно сказал проводник, указывая пальцем на вождя, который в эту минуту выходил из своего дома, привлеченный шумом.
— Благодарю, — сказал Валентин.
Французы быстро подъехали к токи, который, со своей стороны, тоже сделал несколько шагов к ним навстречу.
— Э! Э! — шепнул Валентин своему товарищу. — У этого человека прекрасная осанка и вид очень умный для индейца.
— Да, — отвечал Луи тем же тоном, — но у него узкий лоб, косой взгляд и сжатые губы; он внушает мне мало доверия.
— Ба! — возразил Валентин. — Ты слишком разборчив; уж не ожидал ли ты, чтобы этот дикарь был Антиноем или Аполлоном Бельведерским?
— Нет, но я хотел бы, чтобы в его взоре было более искренности.
— Мы его разгадаем.
— Не знаю почему, но этот человек производит на меня такое же действие, как пресмыкающееся; он внушает мне непреодолимое отвращение.
— Ты слишком впечатлителен, друг мой; я хотя уверен, что этот индеец и в самом деле несколько похож на мошенника, но в сущности добрейший человек на свете.
— Дай Бог, чтобы я ошибался, но я чувствую при виде его какое-то неприятное ощущение, в котором не могу дать себе отчета; какое-то тайное предчувствие говорит мне, что я должен остерегаться этого человека и что он будет для меня опасен.
— Что за пустяки? Какие сношения можешь ты иметь когда-нибудь с этим человеком? Нам дано к нему поручение, и только. Почем знать, увидимся ли мы с ним еще раз, и притом какие интересы могут связывать нас с ним в будущем?
— Ты прав; я сам не знаю что говорю; впрочем мы скоро узнаем, какое мнение можем иметь о нем; но вот мы подъехали к нему.
Действительно в эту минуту друзья наши находились перед домом Антинагюэля.
Антинагюэль стоял перед ними и внимательно их рассматривал, а между тем делал вид, будто совершенно поглощен приказаниями, которые отдавал своим воинам. Поспешно подойдя к молодым людям, он поклонился им с чрезвычайной вежливостью и произнес:
— Добро пожаловать, чужестранцы! Ваше присутствие радует мое сердце; удостойте перейти через порог этой бедной хижины, которая принадлежит вам на все время, пока вы удостоите остаться с нами.
— Благодарю за ваши любезные слова, могущественный вождь, — отвечал Валентин, — те, от которых мы приехали к вам, предупредили нас о добром приеме, который нас ожидал.
— Если чужестранцы приехали от моих друзей, тем больше причин, чтобы я старался быть для них приятным насколько это от меня зависит.
Французы церемонно поклонились и сошли с лошадей. По знаку токи слуги отвели их лошадей в обширные конюшни, находившиеся позади дома.
Глава XXVI
МАТЕРЕУБИЙСТВО
Мы говорили уже несколько раз, что в мирное время ароканы чрезвычайно гостеприимны. Это гостеприимство со стороны воина оказывается просто и дружелюбно; со стороны же вождя оно часто сопровождается необыкновенной пышностью.
Антинагюэль вовсе не был грубым индейцем, привязанным, несмотря ни на что, к обычаям своих отцов, хотя в глубине сердца он ненавидел не только испанцев, но и все другие народы, принадлежащие к белой расе. Полуцивилизованное воспитание, полученное им, развило в нем вкус к удобствам. Многие из чилийских фермеров, даже очень богатых, не могли бы выказать такой роскоши, какую выказывал Антинагюэль, когда прихоти или выгоды побуждали его к тому. В настоящих обстоятельствах он рад был доказать иностранцам, что ароканы вовсе не такие варвары, какими хотели их представить надменные соседи, и что они могли, когда это было необходимо, соперничать с европейцами.
С первого взгляда Антинагюэль узнал, что его гости не испанцы; но с тою осторожностью, которая составляет основание индейского характера, он заключил свои замечания в глубине своего сердца. С самым любезным видом и самым кротким голосом попросил он их войти в его жилище.
Французы последовали за ним. Вождь пригласил их садиться. Слуги положили на стол множество сигар возле прелестного филигранного brasero. Через минуту другие слуги вошли с матэ, которое почтительно подали хозяину и гостям. Тогда каждый молча начал всасывать парагвайскую траву, куря сигару. Законы ароканского гостеприимства требуют, чтобы хозяин не делал гостям никаких вопросов до тех пор, пока те сами не заблагорассудят заговорить. По окончании этой первоначальной операции, Валентин встал.
— Благодарю вас, вождь, — сказал он, — и от себя и от имени своего друга, за ваше радушное гостеприимство.
— Гостеприимство такая обязанность, которую каждый ароканец всегда рад исполнить.
— Но так как я заметил, — продолжал Валентин, — что токи приготовляется к отъезду, то я постараюсь не удерживать его долее.
— Я готов к услугам моих гостей и могу отложить мою поездку на несколько часов.
— Я благодарю вождя за его вежливость, но думаю, что чем скорее он будет свободен, тем лучше для него.
Антинапоэль поклонился.
— Один испанец поручил мне отвезти к вам письмо, вождь, — продолжал Валентин.
— А! — сказал токи странным тоном, устремив внимательный взгляд на молодого человека.
— Это письмо я буду иметь честь вручить вам, — продолжал француз.
И он хотел было вынуть из кармана бумагу, но Антинапоэль остановил его руку, говоря:
— Подождите! — потом, выслав вон служителей, он сказал. — Теперь вы можете дать мне это письмо.
Валентин подал ему письмо. Вождь взял его, внимательно рассмотрел адрес, нерешительно повертел бумагу в руках и подал ее опять молодому человеку.
— Пусть прочтет брат мой, — сказал он, — белые ученее нас, бедных индейцев… они знают все.
Валентин придал своей физиономии самое глупое выражение, какое только было для него возможно.
— Я не могу этого прочесть, — сказал он с замешательством, прекрасно разыгранным.
— Стало быть, брат мой отказывается оказать мне эту услугу? — настаивал Антинагюэль.
— Я не отказываю, вождь, но не могу исполнить вашей просьбы по очень простой причине.
— По какой?
— Я и товарищ мой французы.
— Ну так что ж?
— Мы говорим немножко по-испански, но не умеем читать на этом языке.
— А! — сказал вождь тоном сомнения.
Он сделал несколько шагов, как будто размышляя о чем-то, и прошептал про себя:
— Может быть.
Потом он обратился к французам, которые внешне оставались бесстрастны и равнодушны, и сказал:
— Пусть мои братья подождут с минуту… в моем племени есть человек, понимающий знаки, которые белые чертят на бумаге; я прикажу ему перевести это письмо.
Молодые люди поклонились. Вождь вышел.
— Зачем, — спросил тогда Луи у Валентина, — ты отказался прочесть письмо?
— Право, — отвечал Валентин, — я не сумею тебе объяснить этого; по то, что ты мне сказал о впечатлении, какое этот человек произвел на тебя, произвело и на меня некоторое действие; он не внушает мне никакого доверия, и притом я вовсе не забочусь узнать те тайны, которые впоследствии, может быть, он захотел бы отнять у меня.
— Да, ты прав; кто знает, может быть, когда-нибудь мы будем радоваться этой осторожности.
— Шш, я слышу шаги. Вождь вернулся.
— Теперь я знаю содержание письма, — сказал он, — если мои братья увидятся с тем, кто поручил им это письмо, пусть они уведомят его, что я сегодня же еду в Вальдивию.