Герман глыбой возвышался надо мной, и его глаза блестели, как мокрые камни мостовой.
— Вы скажете, что сделали с пудреницей, или это придется выколачивать из вас?
— Я рассмотрел все как следует. Пудреница превратилась всего лишь в щепотку пыли.
Я попытался освободить руки, но узлы были завязаны на совесть.
Толстые пальцы сжали мою шею.
— Вам лучше сказать правду, мистер Джексон, — шепнул он мне на ухо. — Где пудреница?
Я бросил взгляд на Паркера, стоявшего возле камина. Он наблюдал за развитием событий со злорадной улыбкой на лице.
— Мне нечего сказать тебе, старина, — повторил я, ожидая, когда же он сдавит мою многострадальную шею. Ждать долго не пришлось. В висках билась кровь, в ушах звенело, а перед глазами поплыли разноцветные круги.
— Так где же пудреница, мистер Джексон? — откуда-то издалека донесся голос Германа.
Я ничего не ответил, и он еще сильнее сжал мою шею. Нет ничего хуже, когда вас душат. Наступил полный провал сознания…
Я очнулся от того, что в лицо вновь брызгали водой. В глазах прояснилось. Рядышком стоял Герман и тяжело дышал.
— Вы глупы, мистер Джексон, очень, очень глупы. Скажите, где пудреница, я отдам вам деньги, и вы сможете спокойно уехать. Где пудреница?
Я дернулся, пытаясь вырваться из его рук, но толстые пальцы цепко сжимали мое горло. После нескольких секунд безуспешного сопротивления я вновь потерял сознание.
Когда я снова открыл глаза, часы над камином показывали тридцать пять минут первого. В комнате было тихо и спокойно. От настольной лампы лился мягкий, расслабляющий свет. Не поворачивая головы, я осмотрел комнату.
Под лампой с толстой сигарой во рту сидел Паркер, читая книгу. К моему большому удивлению, оказывается, он умел читать. На столе, возле его локтя, лежала кожаная дубинка с набалдашником. Германа в комнате не было. Я ничем не выдал, что пришел в себя. У меня сложилось впечатление, что, обнаружив это, теперь уже Паркер примется обрабатывать меня. Шея моя болела, словно на нее обрушился небоскреб. Кровь все еще шла у меня из носа. Я чувствовал себя свежим и бодрым, как десятидневный труп. Услышав, как скрипнула дверь, я притворился мертвым и, закрыв глаза, застыл, как манекен в витрине.
Я узнал ее запах, когда она прошла мимо меня. Веда подошла к Паркеру.
— Тебе здесь нечего делать, — резко бросил он. — Что тебе нужно? Давным-давно пора спать.
— Он что-нибудь сказал?
— Еще нет, но скажет. Будь уверена!
Он утверждал это слишком уверенно. Слишком!
— Он до сих пор без сознания?
— Не знаю, да это меня и не интересует. Иди спать.
Опять ее шаги направились в мою сторону. Она сняла белое платье и снова была в желтых брюках. Я взглянул на нее: она была бледна, а глаза лихорадочно блестели. На мгновение наши взгляды встретились, и она тут же отвернулась.
— Он все еще без сознания, — соврала она Паркеру. — И выглядит неважно.
— Он еще и наполовину не выглядит так, как будет выглядеть, когда вернется Корнелиус. Убирайся! Тебе здесь не место!
— Где Герман?
— Поехал к дому Бретта, чтобы узнать, не обнаружилось ли что-нибудь.
— Но что там может обнаружиться? Ведь там полно полиции.
— Это не мое дело! Иди спать. — Голос Паркера звучал раздраженно. — Я не хочу тебя видеть здесь.
— Ты не сердишься на меня, Доминик?
Я очень медленно повернул голову, чтобы видеть ее. Она стояла перед ним, касаясь рукой дубинки, и не сводила с него глаз. У меня заболели глаза.
— Нет, не сержусь, — ответил он. — Иди спать. Тебе здесь нечего делать.
— Ты думаешь, он спрятал ее?
Паркер сжал кулаки.
— В том-то и дело, что не знаю! Вот тут у него преимущество. Все пропало, рухнули все планы, и мы так ничего и не узнаем, — он в отчаянии постучал кулаком по столу. — Напрасно Корнелиус доверился этому негодяю.
— Да, — теперь она держала дубинку в руках. — Но Корнелиус может и не попасть в дом Бретта, не так ли? Не понимаю, зачем он уехал?
— Я ему говорил об этом. Но он и слушать ничего не желает. Если он ничего не выяснит, то убьет Джексона. Я не сомневаюсь в этом.
Она отступила на шаг назад и посмотрела на ноги Паркера.
— А это что такое?