Входная дверь Сэма Волда когда-то была покрыта черным лаком, но от времени он во многих местах осыпался или облез. Дэйв нажал на звонок. Было похоже, что он не действует. Сбоку висел невзрачный черный молоток. Дэйв постучал им по двери. В конце длинного крыльца под красным, черепичным настилом проснулась старая толстая кошка, нежившаяся на солнышке, потянулась, села и принялась умываться. Она напомнила Дэйву Татьяну, старую кошку, которую обожал Род.
В двери отворилось маленькое окошечко, скрытое решеткой, наружу выглянул чей-то налитый кровью глаз.
— Дэйв Брендстеттер, — объявил он глазу. — Отдел посмертных претензий страховой компании «Медальон». В отношении Джона Оутса, книготорговца. Он умер.
Ответивший ему голос был дребезжащим и расстроенным, как голоса болельщиков, которые уже не верят в победу команды, на которую они поставили, и кричал от огорчения:
— Я думал, что смерть — это конец всего.
— Кто-то хочет, чтобы так оно и было, — сказал Дэйв. — Мне бы хотелось выяснить, кто именно. Он поддерживал с вами связь. Возможно, вы сможете мне помочь.
— Я не могу помочь даже самому себе.
Но цепочка на двери звякнула, заскрипел ключ в замке, и дверь открылась. Человек был коротенький и толстый. На нем был серый полосатый костюм, сшитый на человека его роста, но значительно более худого, возможно, для Сэма Волда тридцать лет тому назад. Рубашка вылезала из брюк, брюки не застегивались, держались где-то внизу неизвестно на чем. Над ними нависало огромное брюхо. И рубашку, и костюм давно следовало постирать. Испачканные в глине ботинки составляли им пару. Они были надеты на босу ногу, без носков. Человек не расчесывал то, что оставалось у него от волос. Губы у него пересохли и потрескались, он облизал их каким-то серым языком и сощурил глаза на полуденном солнце. Потом прохрипел:
— Что вам надо? Входите.
Он пожал плечами, поежился, похлопал руками и по-вернулся.
— Прошу заранее извинить за беспорядок в доме. Занят, и нет времени. Иметь прислугу мне не по средствам. Не могу даже заплатить за дом. Я принял вас за хозяина. Прожил тут три года, а теперь этот сукин сын не желает обождать недельку, когда я с ним расплачусь.
Дэйв все понял, когда переступил через порог холла. Комната была просторной и хорошей формы. Паркетный пол. Стулья и диван в стиле Людовика XIV, на стенах хорошие копии картин. Никто больше этим не интересовался, не убирал в помещении и не протирал пыль. На ковре валялась куча грязного белья, во многих местах он был чем-то залит. На изящных белых с золотом столиках стояли пустые консервные банки с заплесневевшими остатками, распространяя зловоние. Прекрасный мейсенский фарфор затерялся среди скомканных мешков из-под картофельных очисток, черствых хлебных корок, куриных костей. На мраморной каминной полке изящные часы в позолоченной бронзе наверняка остановились давно, напуганные изобилием пустых бутылок, выстроившихся шеренгой по обе стороны от них.
В комнате пахло, как на помойке.
— Ведь я дважды получал Оскара, — сообщил Волд, пробираясь сквозь этот бардак к ступенькам с кружевными металлическими перилами, на которых было развешано какое-то грязное белье. Волд взял в руки рубашку, посмотрел на нее, как будто не знал, что это такое, и отшвырнул в сторону.
— Но не воображайте, что я сегодня могу продать рукопись. Даже агента получить — целая проблема!
Дэйв поднялся следом за ним по ступенькам. В комнате наверху на красивом старинном письменном столе находилась большая электрическая пишущая машинка, ее мотор тихо гудел. В каретку был вставлен до половины напечатанный лист бумаги, рядом с машинкой лежала пачка листов. На другом конце стола стояла бутылка виски, жестянка с апельсиновым соком и стакан, в который, судя по цвету, была налита смесь того и другого. На столе лежало несколько книжек в бумажных переплетах. Волд взял в руки одну из них и презрительно скривил губы.
— Посмотрите, что я теперь сочиняю.
Он протянул книжку Дэйву. Тот ее взял и достал из кармана очки. На верхней обложке было изображено, как две девицы в кружевных трусиках и лифчиках сдирали плавки с молодого усатого человека, лежащего на кушетке.