Но тут заскрипели половицы, Виттингтон возвращался назад, лавируя между стропилами. Времени больше не было. Дэйв бросил слайды назад, захлопнул дверцу и поспешил к окну. Когда толстяк переступил порог, он уже любовался ярким днем.
— Мне следовало бы хорошенько подумать, прежде чем поручать роль Лоренцо такому неопытному юнцу, как Питер. Но он на это имел полное право. Я же получил по заслугам. Его заметили люди Кочрана.
Дэйв недоверчиво спросил:
— Скай Пайлот?
Виттингтон кивнул.
— Этот проныра с телевидения. Он торчал здесь каждый вечер. Официально для того, чтобы оценить мои способности. Но однажды я услышал подозрительный шум внизу и нашел там Питера, который возвратился за какой-то забытой вещью, за часами, как мне кажется. Уехал он в машине Кочрана. Его машину с другой не спутаешь: ярко-желтый «логус».
— Может быть, он предложил Питеру контракт?
— Мне ничего не сказали, а я не стал спрашивать.
— Ну а что в этом было бы дурного? Чего вы хотите для своих людей?
— Играть в театре. Телевидение по сравнению с театром все равно, что доска для объявлений в сравнении с картинами Сезанна. Нет, я думаю, что то, что произошло с Питером, трагично.
— Вы хоть знаете, где он теперь?
Толстяк бросил ломтики хлеба в тостер, который с ворчанием их проглотил, — сверкающий зверь.
— Нет, этого я не знаю.
— Вы хотите сказать, что он не остался с Кочраном?
— Я хочу сказать, что поступки людей типа Кочрана очень легко предсказать. Они заманивают молодых неопытных людей обещаниями, которые не намерены выполнять, используют их и увольняют за ненадобностью.
— А вот я слышал о Кочране совершенно противоположное мнение, — возразил Дэйв. — У него слова не расходятся с делом, человек он разумный, здравомыслящий, даже благородный. Живет он со своей старенькой матерью и во всем следует ее советам. Очень набожный, не курит, не пьет. Никаких аморальных поступков.
— Механическая обработка, несомненно, — проворчал Виттингтон.
В эту минуту в кухне появился парень. Он по-прежнему был в костюме Адама, в руках у него была пустая рамка из-под фотографии. Он чем-то напоминал Питера Оутса, только у него не было аккуратно подстриженной небольшой бородки. И в глазах не было ничего святого. Впрочем, они вообще были невыразительными, а рот — совершенно безвольным.
— Чей здесь был портрет? — спросил он. — Помнится, вы мне говорили…
— Иди, прими душ, — сказал Виттингтон. — Завтрак остынет, если ты не поторопишься. Только не дотрагивайся до ручного душа, иначе ты зальешь всю ванную.
— Он был вашим любовником? — спросил парень запросто.
Увидел Дэйва и использовал рамку вместо фигового листка.
— Его звали Питером Оутсом, — ответил Дэйв. — Он играл в этом театре.
— Играл в театре?
— Это же театр, — пояснил Дэйв.
— Вот как? — парень смущенно улыбнулся. — Было уже поздно, когда мы вчера добрались сюда. И я здорово выпил.
Он нахмурился, завертел головой и поморгал глазами, глядя на Дэйва.
— Вы тоже гомосексуалист?
Виттингтон заорал:
— Иди, прими душ!.
— Хорошо, о’кей, извините.
Парнишка убежал. Виттингтон посмотрел на Дэйва.
— Вы же ничего не знаете об этом портрете!
— Знаю, что вы повыбрасывали множество других его портретов, которые у вас имелись. — Он ткнул пальцем под раковину. — А это дает ответ на вопрос паренька. Питер Оутс был вашим любовником.
Виттингтон побагровел.
— К вашему сведению, Питер — прямой и честный парень. Так вот, я прошу оставить меня в покое. Спустить вас с лестницы или сами уйдете?
Дэйв подозрительно посмотрел на толстяка и поднялся со стула.
4
Ранчо находилось в пяти милях от прибрежного шоссе — рядом с долиной. На ярко-зеленой траве паслись коровы. Неподалеку в отгороженном загоне бродили лошади.
Двор был обнесен изгородью, там стояло несколько машин: новенький грузовой автобус марки «крайслер», черный лимузин, как будто только что сошедший с конвейера завода, такой он был блестящий и ухоженный, даже пыль не сумела на нем осесть, и желтый «лотус», глядя на который каждый понимал, что это смертоносная игрушка.