Итак, я в Москву поеду без плевальницы, а в вагоне это ух как неудобно. Ты не присылай, а то, пожалуй, разминусь с посылкой. В день моего приезда прикажи Маше зажарить телячью котлету, ту самую, которая стоит 30 коп. И пива бы Стрицкого «Экспорт». Кстати сказать, я теперь ем много, но сил и энергии все-таки мало, и опять стал кашлять, опять стал пить эмс. Но настроение ничего себе, не замечаю, как проходит день. Ну, да все это пустяки.
Ты пишешь, что если бы мы жили вместе неразлучно, то ты надоела бы мне, так как я бы привык к тебе, как к столу, к стулу. «А мы с тобой оба недоконченные какие-то». Не знаю, дуся, докончен я или нет, только уверен в том, что чем дольше жил бы с тобой вместе, тем моя любовь становилась бы глубже и шире. Так и знай, актрисуля. И если бы не болезнь моя, то более оседлого человека, чем я, трудно было бы сыскать.
Дождь покрапал ночью третьего дня, чуть покрапал вчера днем, и больше ни капли. Солнце жжет по-прежнему, все сухо. Насчет кишечника ты поговорила бы с Таубе. Вернулся он из-за границы? Ты справлялась? Ведь от плохого кишечника меланхолия, имей сие в виду. Под старость, благодаря этой болезни, ты будешь колотить мужа и детей. Колотить и при этом рыдать.
Завтра приедет Альтшуллер, будет выслушивать меня — это первый раз за всю осень. Я все отказывал ему, а теперь как-то неловко. Он все пугал, грозил тебе написать. (Здесь в Ялте все почему-то думают, что ты строгая, держишь меня в субординации.)
Что же еще? Ну, еще целую моего клопика. Пиши о своем здоровье подробнее, повидайся, повторяю, с Таубе и опять-таки пиши. Итак, целую и глажу по спине, потом обнимаю. До свиданья!!
Твой А.
Пиво Стрицкого называется «Экспорт». Если будешь выписывать из склада 20 бут., то выпиши так: 10 бут. «Мартовского» и 10 бут. «Экспорт». Перед приездом буду телеграфировать*.
На конверте:
Москва. Ее высокоблагородию Ольге Леонардовне Чеховой.
Неглинный пр., д. Гонецкой.
Суворину А. С., 20 сентября 1902*
3840. А. С. СУВОРИНУ
20 сентября 1902 г. Ялта.
Орленев давно уехал*. Играет субботу Луганске. Мое здоровье лучше. Рассчитываю октябре уехать Москву*, потом Италию*. Приезжайте Ялту.
Чехов.
Книппер-Чеховой О. Л., 22 сентября 1902*
3841. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
22 сентября 1902 г. Ялта.
22 сент.
Милая моя философка, немчушка моя, здравствуй! Сегодня получил от тебя великолепное письмо — описание поездки твоей в Любимовку* и, прочитавши, порадовался, что у меня такая хорошая, славная жена. Вчера был у меня Альтшуллер, смотрел меня в первый раз за эту осень. Выслушивал, выстукивал. Он нашел, что здравие мое значительно поправилось, что болезнь моя, если судить по той перемене, какая произошла с весны, излечивается; он даже разрешил мне ехать в Москву — так стало хорошо! Говорит, что теперь ехать нельзя, нужно подождать первых морозов. Вот видишь! Он говорит, что это помог мне креозот и то, что я зиму провел в Ялте, а я говорю, что помог мне это отдых в Любимовке. Не знаю, кто прав. Из Москвы, по требованию Альтшуллера, я должен буду уехать тотчас же по приезде. Я сказал: «Уеду в декабре, когда жена пустит». Теперь вопрос: куда уехать?* Дело в том, что в Одессе чума и очень возможно, что когда в феврале или марте я буду возвращаться из заграницы, то меня задержат на несколько суток и потом в Севастополе и Ялте будут смотреть как на прокаженного. Возвращаться же зимой мне можно только через Одессу. Как теперь быть? Подумай-ка!
У нас нет дождя. Ветер.
Читал статью Августа Шольца о Художественном театре*. Какой вздор! Чисто немецкая хвалебная галиматья, в которой больше половины сведений, которые автор уделяет публике между прочим, сплошное вранье; например, неуспех моих пьес на сцене московских имп<ераторских> театров*. Одно только и хорошо: ты названа самой талантливой русской актрисой*.
Пиджаки и брючки мои износились, я стал походить на бедного родственника… Тебе будет совестно ходить со мной по Москве, и так и быть уж, я буду делать вид на улице, что ты со мной незнакома, — и так, пока не купим новых брюк.
Ну, светик мой, мордочка, будь здоровехонька. Не хандри и не распускай нервов. Знай, что я обнимаю тебя и треплю изо всех сил. Скоро увидимся, дусик.
Твой А.
Итак, стало быть, я здоров. Так и знай.
На конверте:
Москва. Ее высокоблагородию Ольге Леонардовне Чеховой.
Неглинный пр., д. Гонецкой.
Чехову М. П., 23 сентября 1902*
3842. М. П. ЧЕХОВУ
23 сентября 1902 г. Ялта.
23 сент. 1902.
Милый Мишель, книжная торговля* на жел<езных> дорогах — это дело хорошее, я очень рад и от души поздравляю. Ты можешь сделать, да и, вероятно, сделаешь очень много хорошего. Ведь до сих пор книжной торговлей на жел<езных> дорогах заведовали люди бездарные и притом жулики; судить о ней по тому, что до сих пор было, никак нельзя, и мне кажется, что книжная торговля на вокзалах через два-три года может стать неузнаваемой.
Продавцов для Севастополя и Симферополя найду, когда посоветуюсь об этом с одним севастопольцем-старожилом*. А буду я в Севастополе около 10 октября*.
У меня был старик Суворин*, просидел у меня два дня. При нем я был нездоров, все кашлял и ничего не ел. Теперь мне лучше, я и ем и кашляю мало.
Мамаша выедет из Ялты 1–3 октября, пробудет в Москве дня три и потом прямо к тебе.
Вот первая реформа, которую я советовал бы тебе завести в книжных шкафах: продажа марок и открытых писем по казенной цене, как у Мюр и Мерилиза. И вывеска должна быть подобающая: марки по 7 коп. Меры, вроде этой, в 1–2 года сделают шкафы необходимыми.
Сегодня получил из Омска от епископа Сергия письмо*. Пишет, что нездоров, хочет переводиться в Россию.
Ольге Германовне* и детишкам* сердечный привет и поклон. Будь здоров и весел.
Твой А. Чехов.
Как устроюсь на зиму? Поеду в Москву в октябре* и оттуда, вероятно, в Nervi*. Это такой город есть в Италии. Ольге Леонардовне лучше*, она уже работает.
На конверте:
Петербург. Михаилу Павловичу Чехову.
Уг. Большого пр. и Широкой, 64, кв. 4.
Книппер-Чеховой О. Л., 24 сентября 1902*
3843. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
24 сентября 1902 г. Ялта.
24 сент. 1902.
Дусик мой замечательный, у нас был дождь, довольно хороший, стало грязно. Стало быть, о дожде писать тебе больше уже не буду.