…пишешь, что совесть тебя мучит, что ты живешь в Москве. — Отклик на следующее место из письма Книппер: «Ночью долго не засыпала, плакала, все мрачные мысли лезли в голову. Так, в сутолоке, живешь, и как будто все как следует, и вдруг все с необыкновенной ясностью вырисовывается, вся нелепица жизни. Мне вдруг так стало стыдно, что я зовусь твоей женой. Какая я тебе жена? Ты один, тоскуешь, скучаешь… Ну, ты не любишь, когда я говорю на эту тему. А как много мне нужно говорить с тобой! Я не могу жить и все в себе носить. Мне нужно высказаться иногда и глупостей наболтать, чепуху сказать, и все-таки легче. Ты это понимаешь или нет? Ты ведь совсем другой. Ты никогда не скажешь, не намекнешь, что у тебя на душе, а мне иногда так хочется, чтобы ты близко, близко поговорил со мной, как ни с одним человеком не говорил. Я тогда почувствую себя близкой к тебе совсем. Я вот пишу, и мне кажется, ты не понимаешь, о чем я говорю. Правда? Т. е. находишь ненужным».
В Ялте на базаре угорело четыре мальчика. — В «Крымском курьере» (1903, № 17, 19 января) сообщалось, что угорело пятеро взрослых приказчиков купца Таха, живших в крошечной подвальной комнате, отапливавшейся из кухни. Из пяти — четверо умерло.
…рассказы мои с портретом ~ моя подпись. — Портрет помещен в первом томе собрания сочинений Чехова, которое давалось приложением к «Ниве» на 1903 г. Как известно, Чехов противился желанию Маркса поместить в первом томе сочинений его биографию и портрет (см. письмо к А. Ф. Марксу от 25 февраля 1899 г. в т. 8 Писем). Маркс ограничился помещением портрета, снятого с фотографии Опитца (см. примечания к письму 3877*), и воспроизведением подписи Чехова. В подписи, по-видимому, срезана обычная у Чехова спускающаяся вниз длинная черта росчерка.
Теперь я работаю… — Над рассказом «Невеста». В письме от 12 января Книппер спрашивала: «Дусик, ты пишешь рассказ или нет? Скажи мне. Для меня непонятно, что ты делаешь целый день. Тебе никогда не хочется написать мне о том, чем ты занят, что надумываешь, что пишешь?» (Книппер-Чехова, ч. 1, стр. 178).
3973. М. П. ЧЕХОВОЙ
20 января 1903 г.
Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: Письма, т. VI, стр. 273–274.
Открытка. Год устанавливается по почтовым штемпелям: Ялта. 20 I. 1903; Москва. 23 I. 1903.
Ответ на письмо М. П. Чеховой от 14 января 1903 г. (Письма М. Чеховой, стр. 214).
Вчера приходил кн. Ливен… — В своем письме Мария Павловна извещала: «Я ехала в одном купе с кн. Ливен, мы подружились, и она обещала приехать ко мне. Ее папаша мне тоже очень поправился. Теперь я буду вращаться в высшем свете… Во!»
Бунин и Найденов ~ скоро, вероятно, приедут. — См. письма 3973* и 4005* и примечания к ним.
Журавли кричат ~ Каштан спит. — А. И. Куприн вспоминает о ялтинском доме Чехова: «Во дворе жили: ручной журавль и две собаки. Надо заметить, что Антон Павлович очень любил всех животных, за исключением, впрочем, кошек, к которым он питал непреодолимое отвращение <…> Журавль был важная, степенная птица. К людям он относился вообще недоверчиво, но вел тесную дружбу с Арсением, набожным слугой Антона Павловича. За Арсением он бегал всюду, по двору и по саду, причем уморительно подпрыгивал на ходу и махал растопыренными крыльями, исполняя характерный журавлиный танец, всегда смешивший Антона Павловича. Одну собаку звали Тузик, а другую — Каштан <…> Ничем, кроме глупости и лености, этот Каштан, впрочем, не отличался. По внешнему виду он был толст, гладок и неуклюж, светлошоколадного цвета, с бессмысленными желтыми глазами. Вслед за Тузиком он лаял на чужих, но стоило его поманить, почмокать ему, как он тотчас же переворачивался на спину и начинал угодливо извиваться по земле <…> Но однажды случилось, что Каштан, по свойственной ему глупости и неповоротливости, попал под колеса фаэтона, который раздавил ему ногу <…> Антон Павлович тотчас же промыл рану теплой водой с сулемой, присыпал ее йодоформом и перевязал марлевым бинтом. И надо было видеть, с какой нежностью, как ловко и осторожно прикасались его большие милые пальцы к ободранной ноге собаки и с какой сострадательной укоризной бранил он и уговаривал визжавшего Каштана:
— Ах ты, глупый, глупый… Ну как тебя угораздило?.. Да тише ты… легче будет… дурачок…» (А. И. Куприн. Памяти Чехова. — Собрание сочинений, т. 9. М., 1964, стр. 407–408).
Напиши мне еще. — 14 января Мария Павловна писала: «Милый Антоша, передай мамаше, что я доехала благополучно. Сегодня уже была на уроке, все обошлось благополучно. Мороз большой. Мне грустно было уезжать из дому, давно я не проводила так приятно время, как эти праздники! <…> Ваню я еще не видела. Твоя супруга очень пополнела и, по-видимому, совершенно здорова <…> Будь здоров, кланяйся мамаше, Жоржику и всему дому. Как мне хорошо было сидеть за столиком в коридоре!»
3974. А. Б. БЕРНШТЕЙНУ
23 января 1903 г.
Печатается по тексту газеты «Пролетарий» (Киев), 1935, № 44, 22 февраля, стр. 4, где опубликовано впервые. Местонахождение автографа неизвестно.
Год устанавливается по письму А. Б. Бернштейна от 18 января 1903 г., на которое Чехов отвечает (ГБЛ).
…отвечаю Вам тотчас же, получив Ваше письмо. — Бернштейн писал: «Когда я был еще студентом и работал в андреевской санатории (Уфимской губ.), Вы „охотно“, „с большим удовольствием“ обещали написать мне о состоянии Вашего здоровья спустя несколько месяцев после отъезда Вашего оттуда. Вопрос этот являлся для меня отнюдь не праздным любопытством, такого рода сообщения я считал очень ценными, и с аналогичной просьбой обращался к большинству пациентов санатории. Вашего письма я не получил: должно быть, или забыли, или просто тошно было писать, или же не сочли нужным.
Как-то на днях мне попалась в одесской газете заметка, что „А. П. Чехов совершенно оправился от своей грудной болезни“. Если, Антон Павлович, желаете и есть у Вас минутка свободного времени, черкните мне пару слов о том, насколько эта заметка близка к истине. Жму руку. С глубоким уважением полюбивший Вас А. Бернштейн. Мой привет Ольге Леонардовне».