— Сударь, я вижу, как вам трудно сломить себя. Поверьте, я вас очень хорошо понимаю. Но еще одно маленькое усилие! Найдите решение, которое бы сделало меня счастливой. Я ещезайду... На днях... И тогда вы исполните мою пустяковую просьбу и подарите мне... наконечник копья.
И княгиня исчезла.
Теперь она неуловимо присутствует в моем кабинете: тонкий,
сладкий, летучий, доселе неведомый мне запах подобен аромату экзотического цветка, однако есть в нем и что-то острое, странно будоражащее, что-то — я не могу найти другого слова — хищное. И вообще этот визит — нечто абсурдное, блаженное, гнетущее, щекочущее нервы, вихрем уносящее все надежды прочь, оставляющее после себя какое-то тяжелое, неприятное чувство и — признаюсь откровенно — страх!
Да, ни о какой дальнейшей работе сегодня не может быть и речи. Пойду прогуляюсь, а заодно зайду к Липотину в Верейский переулок.
И тут меня словно ужалило: когда княгиня Шотокалунгина входила в кабинет, дверь находилась в глубокой тени, так как плотные, темные шторы на окне за письменным столом были полузадернуты. Значит, это не иллюзия и не обман зрения, значит, глаза входившей действительно на долю секунды полыхнули в сумерках фосфоресцирующим огнем ночного хищника? Но ведь этого не может быть! Да, конечно, мир сей полон загадок... И еще: насколько я могу судить, платье княгини было из черного шелка с серебряной нитью. При малейшем движении струйки и волны приглушенного металлического мерцания разбегались по платью... И мой взгляд невольно соскользнул на тульский ларец. Черненое серебро — думаю, именно таким было ее платье.
Стоял уже поздний вечер, когда я вышел из дому, чтобы навестить Липотина. Напрасный труд: лавочка в Верейском переулке была закрыта. На спущенных жалюзи листок бумаги с надписью «В отъезде».
Однако это меня не удовлетворило. Находившиеся рядом ворота вели в темный внутренний двор, куда выходили окна квартиры Липотина, располагавшейся за лавочкой. Я вошел во двор, мутные липотинские окна были плотно зашторены, многократный стук привел лишь к тому, что открылась соседняя дверь и какая-то женщина спросила, что мне нужно. Она тут же подтвердила, что русский еще утром уехал. Когда вернется, она не знает; он говорил что-то о похоронах — да, да, скончался какой-то русский барон, и господин Липотин взялся уладить его дела. Этого мне было вполне достаточно; итак, вместе с дымом последней папиросы барон Строганов воскурил к небесам свою душу! Так что все вполне естественно, просто печальный долг связан для Липотина с какими-то разъездами... Да, не повезло!
Только сейчас, перед закрытыми окнами, я понял, что привело
меня к старому антиквару — настоятельная необходимость поговорить с ним о княгине и получить разъяснения, а возможно, и совет относительно проклятого наконечника. Вероятнее всего, либо Липотин просто перепутал меня с кем-то, либо этот таинственный наконечник находится у него самого, а он по своей всегдашней рассеянности считает, что продал его мне. Однако и в том, и в другом случае не исключена возможность поправить дело и выкупить эту редкость; должен признаться, даже самая несуразная сумма не остановила бы меня, лишь бы подарить это оружие княгине Шотокалунгиной. Поразительно, до какой степени сегодняшний визит взбудоражил меня. Со мной определенно что-то происходит — это, к сожалению, единственное, что я сейчас со всей определенностью осознаю. Спрашивается, почему меня никак не покидает мысль, что Липотин никуда не уехал, а сидит спокойно в своей лавке, обдумывая вопрос о наконечнике, который прозвучал в моей душе, когда я стоял у окна его квартиры. Антиквар даже что-то мне ответил... Вот только что?.. В конце концов, может, я даже был у него в лавочке и мы обстоятельно толковали? А о чем, уже не помню... И мне вдруг кажется, что нечто подобное уже было со мной много-много лет — а может, столетий? — тому назад, когда я жил совсем в другом мире...
Домой я возвращался по Старому валу, откуда открывалась чудесная панорама полей и холмов. Вечер был сказочный, ландшафт, раскинувшийся у моих ног, утопал в серебристом мерцании. Было до того светло, что я невольно поискал глазами лунный диск и обнаружил его затерявшимся в гигантских кронах каштанов. Но вот луна, все еще полная — если бы не маленький, едва уловимый изъян, ее окружность была бы идеальной, — выплыла из-за темных стволов, и мертвенно-зеленоватое, окольцованное красной аурой сияние воцарилось над городом. Пока я в изумлении рассматривал это сумрачное свечение, не в силах отделаться от образа сочащейся кровью раны, странная неуверенность вновь овладела моей душой. Что это, реальность или ожившее воспоминание?