– Покорись, Александр Благословенный, я тебя за то, не в пример прочим, пожалую!
Но Александр Благословенный, как был государь гордый и амбицию свою соблюдал, с послом Наполеондеровым говорить не стал, а взял тое самую бумагу, что посол привез, нарисовал на ней кукиш да Наполеондеру в отместку и отослал.
– Этого не хочешь ли?
И дрались они, рубились на Куликовом поле, и, долго ли, коротко ли, начали наши Наполеондора одолевать. Поприрубили, попристреляли всех его генералов-фельдмаршалов, на самого наседают:
– Конец тебе, изверг Наполеондер! Сдавайся! – кричат.
А он, Наполеондер, на коне, как сыч, сидит, буркалами ворочает да ухмыляется:
– Погоди, говорит, не торопись. Скоро сказка сказывается, дело творится мешкотно.
И крикнул свое вещее слово:
– Бонапартий! Шестьсот шестьдесят шесть, число звериное!
Потряслась земля, загудело славное Куликово поле. Глянули наши, да – все и руки врозь: со всех-то краев поля – грозные полки идут, штыки на солнце горят, – знамена рваные над шапками страшными, мохнатыми треплются, – идут, трах-тах, трах-тах, шаг отбивают, – молча идут, а рожи у всех, как пупавка, желтые, а глаз-то подо лбом и в помине нет…
Ужаснулся Александр, Благословенный царь. Ужаснулись его генералы-фельдмаршалы. Ужаснулась вся российская сила-армия. И дрогнули они, не выдержали покойницкой силы, пустились бежать куда глаза глядят. А вор Наполеондер, на коню сидя, за бока держится, хохочет-заливается:
– Что, – кричит, – не по зубам вам мои старички пришлись? То-то! Это не с мальчишками в бабки играть. Ну-ка, господа честные упокойнички! Я никогда никого не жалел, так и вы врагов моих не жалейте; задайте им по-свойскому.
Покойники говорят:
– Покуда так, мы твои слуги довечные.
Бежали наши с Куликова поля на Полтав-поле, с Полтав-поля на славный тихий Дон, с тихого Дона на Бородино-поле, под самоё Москву-матушку. И – как до какого поля добегут – сейчас к Наполеондеру лицом обернутся и идут на него врукопашь. Так что сам Наполеондер, на что злодей, очень ими восхищался.
– Помилуй Бог, какой храбрый русский солдат! В чужих краях я таких не видывал.
Но при всей большой нашей храбрости никак мы с Наполеондором возражать не могли, – потому на слово его слова не знали. Во всех сражениях бьем его, гоним, вот-вот на аркан зацепим, в полон возьмем, – ан тут-то он, плут-идол беспутный, и спохватится. Крикнет-гикнет Бонапартия: упокойнички и лезут из могилок во всей амуниции, зубом скрипят, начальство взором едят – где прошли, трава не растет, камень лопается. И так наши напугались этой силы нечистой, что уже и воевать с нею не могли. Как только заслышат проклятого Бонапартия, как завидят мохнатые шапки да желтые рожи, все ружья побросают, бегут в леса прятаться.
– Как хошь, – говорят, – Александр Благословенный, а под упокойника мы не согласны.
Александр же Благословенный плакался:
– Братцы, повременим бежать! Понатужимся еще чуточку. Не все же ему, собаке, над нами кружиться. Положен же ему последний предел от Господа. Ноне его, завтра его, а там, даст Бог, и наша авоська вывезет.
И поехал он ко старцам-схимникам, в пещеры киевские, на острова валаамские – митрополитам-архимандритам в ножки кланялся:
– Молитесь, святые отцы, чтобы перестал на нас гнев Господень, потому что нету нашей силы-мочи отстоять вас от Наполеондера.
И молились старцы-схимники, митрополиты-архимандриты со слезами и коленопреклонением, так что на лобиках синяки набили, а на коленках мозоли выросла. И молился со слезами весь народ русский, от царя до последнего нищего. И заступницу Скорбящих, Божью Мать Смоленскую, в слезах, подняли и понесли на славное Бородино-поле – и вопили:
– Пресвятая Богородица! Ты еси упование и живот! Заступи и скоро помилуй!
И у самой свет Пресвятой Богородицы из-под серебряной ризы, из-под жемчужного подниза, по темному лику – слезы закапали. Весь народ Божий, вся сила-армия видела, как святая икона плакала, – и ужасно это было всем, и умильно. Внял Господь Бог русскому воплю и молитве пресвятой Богородицы, Смоленской Божьей Матери, и вскричал ко ангелам и архангелам:
– Миновал час гнева моего. Довольно претерпели человеки за грехи свои и все в сквернах своих предо Мною покаялись. Довольно Наполеондеру народ губить, – пора узнать и милосердие. Кто из вас, слуги мои, на землю сойдет, кто примет труд велик – умягчить сердце воительское?
Вызвался Иван-ангел:
– Я пойду.
А Наполеондер на ту пору большую победу одержал. Едет он по бранному полю на борзом коне, копытами конскими мертвецов давит, – и никого ему не жаль, одну думу в голове держит: «С Расеей порешу, на китайского царя и бел арапа пойду, – тогда уж как есть до остатка весь свет покорю!»