Только слышит он, вдруг зовет его некто:
– Наполеондер, а Наполеондер!
Оглянулся Наполеондер: ан поблизости, на пригорке, под кусточком, русский солдатик лежит – раненый – и рукою ему машет. Удивился Наполеондер: что русскому солдатику от него надобно. Поворотил коня, подъехал.
– Чего тебе?
– Ничего мне, – солдатик отвечает, – от тебя не надобно, только одно слово спросить. Скажи мне, пожалуйста, за что ты меня убил?
Еще большие удивился Наполеондер: сколько лет он воевал, сколько людей убил-ранил, а никто его никогда ни о чем таком не спрашивал. А и солдатик-то не мудрый: молоденький, белобрысенький, – видать, что новобранчик, из деревни, от сошки взят.
– Как за что, братец? – говорит Наполеондер. – Не мог я тебя не убить. Присяга твоя такая, чтобы убиту быть.
– Я, Наполеондер, присягу знаю и убиты быть не супротивничаю. Но ты-то за что меня убил?
– Как же мне тебя не убить, коли ты мне неприятель – сиречь враг: воевать со мною на Бородино-поле вышел.
– Окрестись, Наполеондер, какой я могу быть тебе враг? Никаких промеж нас с тобой спора-ссоры никогда не было. Покуда ты в нашу землю не пришел да в солдаты меня не забрили, – я о тебе отродясь не слыхивал. А ты меня, кто я есмь человек, и по сейчас не знаешь. И все-таки ты меня убил. И сколько других таких же убил.
– Убил, – говорит Наполеондер, – потому что мне надо весь свет покорить.
– А мне-то что до этого, что надо тебе свет покорить? Покоряй, коли охота есть, – я в том тебе не препятствую. Но меня-то за что ты убил? Нешто от того, что ты меня убил, свету тебе прибавилось? Нешто он мой, свет-то? А ты меня убил! Нерассудительный ты, Наполеондер, братец. И неужели думаешь ты чрез то, что народ бьешь и увечишь, в самом деле свет покорить.
– Очень даже думаю.
Улыбнулся солдатик.
– Совсем ты глупый, Наполеондер. Жаль мне тебя. Разве весь свет покорить можно?
– Все царства завоюю, все народы в цепи закую, один на всей земле царем буду.
Покачал головою солдатик.
– А Бога завоюешь?
Смутился Наполеондер:
– Нет, Божья воля над всеми нами, все мы в Божьей деснице живем.
– Так что же и пользы тебе весь свет завоевать? Все он, значит, не твой будет, а Божий. И покуда Бог тебя терпит, потуда только ты и цел.
– Это я и без тебя знаю.
– А коли знаешь, зачем же ты с Богом не считаешься? Разве дозволил Он человеку неповинную кровь лить? За что ты меня убил?
Нахмурился Наполеондер.
– Ты, брат, мне этих слов не говори. Я таких ханжей слыхивал. Напрасно. Не проведешь. Я жалеть не умею.
– Ой ли? – спрашивает солдат. – Смотри: много ты форсу на себя напускаешь. Без жалости человеку, врешь, прожить нельзя! Что жалость, что душа – все едино. Душа-то есть у тебя аль нету?
– Известно, есть. Нельзя без души.
– Ну вот видишь: душу имеешь, в Бога веришь, – как же тебе жалости не узнать? Узнаешь. И я так даже думаю, что вот и сейчас ты стоишь надо мною – только вида показать не хочешь, а про себя, в душе, смерть как меня жалеешь: за что ты меня убил?
Рассвирепел Наполеондер:
– А, такой-сякой, типун тебе на язык! Вот я тебе покажу, как тебя жалею.
Вынул пистолет и прострелил раненому голову. Обернулся к своим упокойникам, говорит:
– Видели?
– Видели. Покуда так, мы твои слуги довечные.
Поехал Наполеондер дальше по бранному полю… Ночь прошла – сидит Наполеондер в шатре золоченом, один-одинешенек, и больно ему не по себе. И что ему сердце грызет – сам понять не может. Который год воюет, а – впервой это дело: никогда такой жути на душе не было. А назавтра утром – бой ему начинать, последний, самый страшный бой с Александром, Благословленным царем, на Бородине-поле.
«Эх, – думает Наполеондер, – покажу я себя завтра, каков я есть молодец. Православную силу-армию кое копьем приколю, кое конем стопчу, Александра-царя в полон возьму, весь русский люд убью-расшибу».
Но на ухо ему – кто-то опять будто:
– А за что?
Потряс головою Наполеондер:
– Знаю, чья штука. Опять солдат давешний. Ладно! Не поддамся ему. За что? За что? Эка – пристал. Почем я знаю, за что? Кабы знал, за что, – так, может быть, и не воевал бы.
В постелю лег. Едва заведет глаза под лоб – стоит перед Наполеондером вчерашний солдат. Молоденький, кволенький, волосы русые, а усы еще не выросли – только белым пухом губа обозначилась. Лоб бледный, губы синие, глаза голубые меркнут… а на виске дырка черная, куда евонная – Наполеондора – пуля прошла…
– За что ты меня убил?
Ворочался-ворочался в постели Наполеондер. Видит: плохо дело, – нет, не избыть ему солдата. И сам на себя дивуется: