Украйна
Давно это было.
Встал от Черного моря сердитый ветер, и почал он дуть в широкие лиманы. Ни быстрому Днестру, ни светлому Бугу, ни самому батьку старому Днепру не стало прежней воли изливать в глубокое море могучие, полные воды, и попятили реки свое течение и, осерчав, высоко подняли над берегами мутные, буйные валы. Днестр слился с Бугом, Буг – с Днепром, меньшие реки пошли за старшими братьями, и – гой-гой! – где степь была, разлилось другое море. Где ходили с скрипучими возами круторогие волы, где добрые молодцы чумаковали, по тем шляхам поплыли нынче осетр да белуга, хлопая глазами на невиданные земные чуда, что потопили собой полые воды: на хаты и церкви, на стада и пашни, на вишневые садочки и бахчи с гарбузами, на млины[172] и ветряки, на казака с люлькой, на бабу в запаске, на младенца в зыбке, на жида в корчме.
Много людей потонуло, а много и живыми унесло в свой простор сердитое море. Не чернь видна над водою – виден малый плот портомойный, а на том плоту – баба. Как стала вода подниматься, была баба на реке; мыла, вальком колотила мужнину сорочку; удариласизая волна и оторвала плот… Поплыла баба, как была, с вальком и сорочкой, далеко-далеко, невесть куда, – аж в те земли, где солнышко домует, где оно, красное, после жаркого дня, ложится отдыхать на зеленую мураву под бирюзовое небо. Солнце спит, а месяц вокруг его постели дозором ходит – смотрит, чтобы частые звездочки, что малые ребята, не игрались, свет-солнышко своим баловством не будили.
Как попала баба в неведомое солнечное царство, обомлела и чуть жива осталась; такие чудеса увидала! Но потом опамятовалась, осмотрелась, пораздумалась, и стал ей не мил белый свет; дитыну она загубила, чоловика потеряла, батько с маткой далеко, а кругом – хоть бы жив человек! Только месяц по небу ходит и косится на бабу желтыми глазами.
– Доселе у нас человечьего духа было ни нюхом учуять, ни слухом услышать, ни очами узрить, а теперь – на-поди! живьем взялась к нам откуда-то бисова баба.
Ходит месяц, думает эту думу и молчит. И все молчит. Деревья не шумят, вода не плещет. Ударилась баба грудью о мать сыру землю и завыла:
– Горькая ты моя доля! зачем я, дура-баба, жива осталась? Лучше бы мне – сироте – прыгнуть с плота к рыбам в синее море… Ой, лишечко!.. Где дитына моя, где дружина моя?
Воет баба не час, не два, а целую ночь; воет так, что звездочки мигают с перепуга и шепчут одна другой:
– Ах, ребятки, разбудит она нам светлое солнце!
Потянулось солнышко на своей муравчатой постели, и брызнули по миру золотые лучи; приподнялось оно, оперлось подбородком о землю, строго глянуло по небу ясными очами, – и месяц потускнел и побледнел, как виноватый, звездочки трусливым стадом побежали с неба, а облака на дальнем востоке покраснели, точно застыдились: как же это вышло, что не дали солнышку покоя? в какую рань заставили его начать красный день!
Обробела баба. Еще бы! – стоит пред нею само светлое солнце, что добрый казак, и во все глаза на нее дивуется – смотрит.
– Зачем ты, дурная баба, кричишь? разве не нравится тебе здесь? боишься, что плохая жизнь будет? Э, нет! твоя Украйна пред моим царством – что зима пред летом. У меня здесь ни голода, ни холода, ни нужды, ни работы, ни сева, ни неурожая, ни податей, ни рекрутчины: живи, как у Христа за пазухой! А ты плачешь и разбиваешь мне сон! Подумай: хорошо ли мне, солнцу, ходить по твоей милости заспанному, точно парубку с похмелья? Путь мой над землей великий, и всякие меня народы видят, а у меня очи липнут веко к веку, словно мне их кто-нибудь медом смазал!
– Ой как же мне не кричать, светлое солнце? – отвечает баба, – нема у меня дружины моей, ни дитыны моей, нема батьки, нема матки, ни белесенькой хатки! Осталась я, одинокая, сиротой на свете.
Задумалось солнышко и, подумавши, говорит:
– Тронь-ка левою рукой вон то дерево…
171
Отдаленный вариант этой наивной легенды представляет собой литовское предание о Блинде – вербе.
172
Мельница, ветряк – ветряная мельница; люлька – трубка; запаска – часть старинного женского костюма в Малороссии.