Имею эти труды, читал: они интересны, полезны, поучительны[219]. А сверх того, полагаю, что неоспоримое положение г. Зеньковского: «Задачи, которые себе ставит аболиционизм, жизненны и чрезвычайно широки», – не требует никаких искусственных и книжных доказательств. Оно ясно без всяких книг. Само собою, «нутром» ясно. Аболиционизм – инстинктивный протест испуганной и возмущенной человеческой натуры против слишком наглядного и осязательного, мучительного зла. Законность этого естественного протеста не подлежит ни малейшему сомнению. Больше того: черствое сердце у того человека, который не присоединяется к протесту. Мое же, – по не весьма для меня лестному мнению г. Зеньковского, – оказывается черствым из черствых, так как я будто бы даже издеваюсь над аболиционизмом, поднимаю его на смех. Откуда это г. Зеньковский взял, – не усматриваю в своей статье, равно как и того, чтобы я проповедовал «квиэтизм» по отношению к проституционному вопросу… Аболиционистические опыты и упражнения я очень уважаю, сам в них неоднократно участвовал, охотно участвую и, конечно, не раз еще буду участвовать. Думаю, словом, что практически я – столько же аболиционист, не принимая на себя этой клички, сколько и мой оппонент. Теоретическая же разница между нашими взглядами – та, что г. Зеньковский оптимистически верит:
– Спасая и охраняя падших женщин, аболиционисты уничтожают Проституцию.
Я же менее склонный к радужным упованиям и розовым миражам, говорю: – спасая и охраняя падших женщин, мы спасаем и охраняем (притом редко с удачею) только известное количество известных нам падших женщин. проституцию же как социальный институт мы благородными паллиативами аболиционизма уничтожить не можем. Рост проституции остановится (а что остановилось в росте, обречено на вымирание) исключительно от этических, общественных, экономических реформ, которые уравняют образовательные, трудовые и гражданские права женщины с таковыми же правами мужчины. И, прежде всего практически необходимо равенство прав экономических. Как скоро увеличатся в числе и расширятся в компетенции области честного женского труда, как скоро честный заработок женщины будет в состоянии парализовать для нее необходимость или соблазн заработка через половую самопродажу, – смертный приговор проституционному институту (по крайней мере, в современных его формах) будет произнесен; а приведение приговора в исполнение временем станет делом весьма короткого срока.
Итак, еще раз: чтобы уничтожить проституцию, нужно прежде всего, уничтожить соблазн ее экономических преимуществ пред честным женским трудом, возвысив его заработную плату до мужского уровня что достижимо только коренною реформою женских прав в обществе будущего. Следовательно, давайте стремиться к коренной реформе женских прав. Вот прямой и, я настаиваю, единственно возможный вывод из моей статьи. Сколько в нем «квиэтизма» предоставляю судить читателю.
Г. Зеньковский укоряет меня теоретическим «смотрением в корень» в ущерб (?) живому, практическому делу и чересчур, по его мнению, большим значением, которое я придаю в вопросе о проституции фактору экономическому. Он напоминает мне, что зло проституции может быть порождено и иными социальными причинами и принуждениями, как, например, в античном мире существовала проституция религиозная. Но возражение г. Зеньковского не опровергает, а только подтверждает необходимость «смотрения в корень», которое он странно ставит мне в вину. Экстатически-чувственные восточные культы, проникавшие и в Европу, создали религиозную проституцию, отголосок докультурной полиандрии. Существует ли религиозная проституция в настоящее время? Нет, не существует, – по крайней мере, в странах европейской цивилизации. Что убило ее? Старания античных аболиционистов? Увы, их не было. Убила «коренная реформа»: мировая победа религиозных культов духа (иудаизма, христианства, ислама; из древних религий: мифраизма, Изиды, синкретической религии неоплатоников) над культами плоти. Религиозная проституция умерла потому, что засох корень ее, уничтожились культы, желавшие проституции. Наша проституция происхождения экономического. Корень ее – женское неравенство с мужчиною в трудовых правах и заработной плате. Женщина поставлена в невозможность существовать иначе как на счет мужчины, приобретающего ее, семейно или внесемейно. Самостоятельная жизнь для женщины окупается таким жестоким, тяжким, почти аскетическим подвигом, что нести его бодро и успешно дано только натурам выдающимся, необычайным, святым; это – героини и мученицы идеи. Для женщины среднего уровня способностей и энергии самостоятельная трудовая жизнь, крайне неблагодарно вознаграждаемая, – житейская каторга. Для женщины слабой утомление этою неблагодарною каторгою зауряд разрешается в дезертирство из-под трудового знамени: самопродажею обратно под мужскую опеку и на мужские Кормы. Таковы отвратительные браки с первым встречным, лишь бы хлебом кормил, и проституция.
219
Некоторые статьи г-жи Покровской даже печатались в одной из петербургских газет, которую я тогда фактически редактировал.