Кавалер говорит хорошенькой даме:
– Ольга Ивановна, вы сегодня свежи как роза.
А Ольга Ивановна, глядь, вдруг ни с того ни с сего обиделась, надулась и огрызается:
– Оставьте, пожалуйста, ваши насмешки. Вы думаете, я не понимаю, что вы мне это в шпильку? Довольно даже вам должно быть стыдно.
– Помилуйте! Ей-Богу, от чистого сердца!..
– Да уж, пожалуйста! Знаем мы вас, знаем…
Ей-Богу же, мои комплименты шли от чистого сердца, – о, подозрительная и сердитая аболиционистская роза!
Итак, мой идеал признается истинным, но, по мнению г. Зеньковского, призывать к нему нельзя, потому что его провозглашение каким-то непостижимым образом мешает аболиционистам «делать что можно». Очень это курьезно, что идеал препятствует практической деятельности во имя идеала; но, куда ни шло, допустим такое невероятие. Однако… кто же в таком случае оказывается дурного мнения об аболиционизме? Кто умаляет (чтобы не сказать: уничтожает) его общественное значение? Кто вынимает из-под ног его идейную опору и чрез то сводит роль его к красивому самообману и игре в хорошие чувства? Я или г. Зеньковский? Похоже, что не я…
Бывают средства радикальные. Аболиционистское движение – паллиатив, которым общество пытается подлечить свою проституционную язву. И отлично. Пусть подлечивает сколько может: все, что оно сделает, пойдет, конечно, на плюс, а не на минус. Никто и не сомневается, что «аболиционизм сражается не с ветряными мельницами, когда собирает конгрессы, учреждает общества, издает брошюры и книга, создает течение». Прекрасно, прекрасно. Покуда нет радикального средства, пусть общество лечится от проституции паллиативами конгрессов, брошюр, книг и «течения». Чем больше паллиативов будет найдено и применено к делу, тем лучше для человечества. Но странно успокаиваться совестью на лечении дифтерита бензойным натром, зная, что существует противодифтеритная сыворотка; или лечить укушенного бешеною собакою прижиганиями вместо Пастеровых прививок. И решительно не могу уяснить себе, почему так гневается на меня г. Зеньковский, когда я, отдавая должное бензойному натру и прижиганиям, позволяю себе мечтать о противодифтеритной сыворотке и Пастеровых прививках.
Общество больно проституцией. Аболиционизм – наша первая домашняя помощь при наиболее острых и явных припадках болезни. Этой роли у него никто не отнимает, да, кажется, никто и не думал и не думает отнимать. Г. Зеньковский намекает, что против аболиционистов действуют какие-то реакционные силы, равно как реакционная печать. Находясь далеко от центров, я не знаю, как относилась реакционная печать к движению аболиционизма в последнее время, но не помню, чтобы ранее она враждовала с ним остро и резко. Напротив: в то время как положительно прогрессивные шаги русского века, вроде пересмотра законодательства о внебрачных детях либо публицистической агитации за свободу развода, были встречаемы реакционною печатью криками ярого гнева или злобным шипением, аболиционистам неоднократно расточались ею даже кисло-сладкие комплименты, а многие уже совсем не либеральные силы охотно принимали участие в молодых начинаниях аболиционизма и даже брал их под свое руководство и покровительство. И это симптом не из лестных, – особенно при той лютой вражде, которую проявляет реакционная печать к женскому образованию, к женскому труду, к расширению женской гражданской и семейной правоспособности, т. е. ко всем положительным и общим орудиям женского прогресса и освобождения. Симптом этот доказывает, что реакционные силы не видят в аболиционизме, с его специально-запретительною и узко-ограниченною деятельностью, серьезного врага и даже охотно поддерживают легкое возбуждение им, как бы давая тем некоторую идейную взятку общественной энергии, ищущей себе исхода. г. Зеньковский произвел меня в тайные реакционеры за то, что, проповедуя общую и короную реформу женского вопроса, я мешаю будто бы частичным успехам аболиционизма. Есть другая, гораздо более частая и успешная уловка реакции, когда назревает в обществе слишком крупный и нежелательной реакции вопрос, – его спешат разменять с рублей на гривенники, т. е. общественное внимание стараются рассеять, отвлекая его от огромной «дальней» сути вопроса к второстепенным «ближним» частностям, от «невозможных» корней к красивым ветвям со столь симпатичным для г. Зеньковского девизом «что можно»… маленьких «можностей» открывается целая куча, и из-за деревьев становится не видать леса. В самом скором времени огромная суть вопроса оказывается искусственно загроможденною множеством декоративных частностей, из которых ни одна не в состоянии подвинуть вопрос к разрешению, а между тем каждая как будто свидетельствует, что вопрос не умер, что ему дано жить и развиваться. Помилуйте, мол! Как же вы жалуетесь, будто прогресс бездействует? Неужели вы не слышите, как он топочет ногами? А топочет-то он, стоя на одном месте, и плачевнее всего то, что, топоча, доходит иногда и сам до лестного самообмана, будто и впрямь идет вперед «как можно». Хотя опять-таки «долг платежом красен», однако я не позволю себе обзывать реакционерами поклонников мнимо-прогрессивного топания на месте. Но сознаюсь, что не могу без улыбки наблюдать, как дешево стоящая идейная взятка может довести российского интеллигента до умиленного состояния, в котором он бессознательно лобызается с природными своими врагами и рад хоть на ножи против скептиков, не желающих делить его восторгов.