По мнению г. А-та, нет вопроса женского или мужского, но есть вопрос детский и материнский. Это – очень эффектный удар меча по гордиеву узлу, но, к сожалению, узлы ли ныне вяжутся из более жестких ремней, меч ли худо отточен, – только узел остался неразрубленным. «Параллельно с торжеством феминизма, – жалуется г. А-т, – число бросаемых младенцев доходит до степеней поразительных; абортная практика врачей совершенствуется; есть уже умы, предлагающие кастрацию, ради уменьшения порочного и лишнего человечества. Сутенерство… и т. д.». Я не улавливаю связи, почему все эти прелести сопоставляются г. А-том с торжеством феминизма (да и где оно, это торжество?), но думаю, что к сужению женского вопроса в детский и материнский они отнюдь не располагают. Число бросаемых младенцев и аборты стоят в прямой зависимости от экономических причин, железную силу коих так основательно уважает г. А-т. Достаточно заглянуть в отчеты воспитательных домов, чтобы видеть, в какой строгой последовательности по недородным годам, когда дорожает хлеб, падает «предложение» материнского самоотвержения, к которому обращается г. А-т, и растет «спрос» на воспитательный дом. Лучшее средство обеспечить ребенку благополучное возрастание – это дать его матери свободный и доходный труд. Положение внебрачных детей в русском народе плачевно всюду, за исключением тех немногих уголков нашего отечества, где женская самостоятельность гарантирована необходимостью для мужчин-промышленников бабьей рабочей помощи: у Белого моря, на Урале, на Дону, на Кубани, в Кимрах. Экономическая необходимость и трудовое равноправие женщины очень легко разрешают вопрос о «внебрачных, естественных или пусть хотя бы святых (?) детях», – как выражается г. А-т, остря в этих эпитетах, сказать правду, довольно-таки странно. Поморка-артельщица, которую мужики приглашают на сходки, как равноправного товарища, сама добычница, не зависимая от мужских рук в прокорме себя и своего дитяти, ничуть не конфузится внебрачного ребенка: «Мой „парень“. И детство девкина, внебрачного парня не умаляется в обычных правах, сравнительно с ее брачными парнями от законного супружества. Там, где полы общественно равны, деление детей на брачных и внебрачных естественно сводится на нет. В пример крушения феминистической гордости, г. А-т напоминает мне, что Виктория Павловна в моем романе была горько наказана за уклонение от материнских обязанностей к своему внебрачному ребенку. Г. А-т забывает, что при условии общественного равноправия полов Виктория Павловна не имела бы и причин уклоняться от своего ребенка.
Что касается альфонсизма или сутенерства, в каких бы формах они ни скрывались – грубых или изящных, низменных или великосветских, то, конечно, тут феминизм уже ровно не при чем. Сутенер – прямой и естественный враг женской свободы, и развитие феминизма должно уничтожить сутенерство не только, как отвратительное явление общественной безнравственности, но и просто как чужеядный вид экономической эксплуатации, протягивающей жадную лапу даже к единственной при современных условиях доходной статье женского труда – к полу. Я убежден, что труженицам женского освобождения нестрашно принять вызов на подвиг, за цену которого г. А-т согласен приветствовать торжество феминизма:
– Чтобы дрянным душонкам, позорящим человеческое имя пошлякам и тунеядцам женщиною сильной и властной был положен тот самый категорический и достойный трутней конец, который мы воочию наблюдаем в пчелиных ульях.
Молодо и живо написанная статья г. Владимира Ж. о проституции в „Руси“ вызвала толки и подверглась разностороннему обсуждению в печати. Мне лично статья эта очень нравится, во-первых, своим смелым тоном и прямолинейною откровенностью, а во-вторых, основательным взглядом г. Владимира Ж. на вопрос „борьбы с проституцией“, тесно сходным с моим собственным взглядом, изъяснению которого посвящено большинство статей моей книги „Женское нестроение“. Нельзя называть борьбою с проституцией современные паллиативы аболиционистического движения: при всей их симпатичности этот титул им не по чину. Победа общества над проституцией совершится лишь коренною реформою общего социального положения женщины, ростом ее образовательных, рабочих и гражданских прав. Современная проституция есть проституция экономическая в таком подавляющем промежутке, что не более десяти процентов надо отчислить в ее действующем составе на проституцию по иным мотивам, чуждым экономических побуждений. Для Петербурга из объяснительных категорий врача А.Я Федорова, таких побуждений, собственно говоря, лишена лишь одна: „На зло любовнику“ (5,5 %). Остальные, не исключая: „Захотела погулять“ и „Подруги сманили“, – все экономические. На безработицу, по разным причинам, падает 43 %. На откровенное предпочтение легкого заработка – 51,5 %. Нарочно выбираю цифры Федорова, врача, пропитанного буржуазною моралью и очень сурового к проституционному классу.