– Что еще?
– А то, что по Чулыму[7] сало пошло: парома больше нет, почту сегодня кое-как на лодках перевезли, а завтра уже не берутся, до самого ледостава теперь конного пути не будет…
Лиза, бледная, сидела, стиснув зубы, уставя глаза в одну точку. Потом тихо-тихо и зло, нехорошо засмеялась.
– Везет же мне, Тимофей Степанович!
– Да уж… точно… что и говорить! – вырвалось у того невольное согласие.
– Сама природа пути загораживает. Я уже не верю, что мы когда-нибудь вырвемся отсюда. Судьба! Если бы я была суеверна, то подумала бы, что этого Ульяна твоя мстит мне, зачем я имя ее украла, не выпускает меня из Сибири проклятой…
– Ой, не поминай ты ее… не к добру…
– Долго ли ждать ледостава?
– Ден десять… Если морозы будут… Раньше лед не сдержит…
Лиза засмеялась еще горше и злее.
– Ты не убивайся, Улыяна Митревна, – попробовал утешать Тимофей, – зато теперь в тайгу подымемся, по снегу поедем, на санях… Не увидишь, как дорогу скоротаем… На Спиридона-солнцеворота[8], слово тебе даю, уже будешь в России.
– А мне теперь все равно! – тихо возразила Лиза. – Раньше, позже… все равно!
Тимофей глядел на нее с изумлением. Она продолжала: – Ты еще не знаешь, какая беда со мною случилась… Я ладанку свою потеряла!.. Где – не знаю… Все углы, все щели осмотрела: нету! Уже на тебя думала: не ты ли снял?
– Зачем мне? – оскорбился Тимофей.
– То-то знаю, что незачем… Крест, образки целы все до единого, а ладанка оторвалась, пропала… я второй день ищу. Нету! Судьба!
– Авось найдется, хозяевам надо сказать…
– Нет, не найдется, – упрямо возразила Лиза. – Это судьба.
– Мощи там у тебя были, что ли, какие?
– Да, мощи… перст угодника Потапия!.. – горько усмехнулась Лиза.
По имени Потапа Тимофей догадался, что тут совсем не то, и деликатно умолк. Но в то же время взял про себя некоторое решение… Вдвоем с Лизою они еще раз обшарили каморку, сени, углы, сорные кучи, отхожие места.
– Не иначе, как черт украл! – говорил Тимофей. Лиза холодно и злобно повторила:
– Судьба!
Эта потеря добила молодую женщину.
Ее охватила какая-то суеверная, болезненная апатия, выражавшаяся полным бездействием, упадком сил и страхом людей. Буквально по целым дням Лиза лежала в каморке на постели, бессмысленно глядя на стену, молчала и даже не думала; считала спиленные сучки в бревнах, пятна, разводы. Если к ней входили, спешила притвориться спящею. Если вызывали ее Тимофей или хозяева, выходила полусонная, дикая, зевающая, старалась сесть особняком, выбирала угол потемнее, молчала как рыба, была людям тяжела и себе неприятна.
– У Тимофеевой хозяйки в голове не все дома! – давно уже говорили по селу, многозначительно указывая на лоб.
Чулым стал. Санный путь открылся. Известие, что можно ехать, Лиза приняла равнодушно, точно оно ее не касалось. Машинально собрала пожитки, машинально распростилась с хозяевами. Только перед самым отъездом еще раз обыскала до нитки, до самой маленькой щели, свое помещение. Ничего не нашла…
– Судьба!
Печально и мрачно было путешествие на север. Двигались медленно, потому что – то метель, то оттепель, здесь река не стала, там ее распустило. Засиживались на станках по суткам и больше. Ехали то на колесах, то на полозу.
В первые три дня Лиза с Тимофеем не сказала ни слова. Сидела в кибитке прямая, как истукан, и, почти не моргая, глядела в белую степную даль. Каждая встречная повозка пугала Лизу. На станках Тимофею приходилось долго уговаривать ее и наконец чуть не силою тащить, чтобы не оставалась в кибитке на морозе, но шла бы в тепло, к людям.
День был серый, снежный, с кисейными сетками густо летающих, тяжелых, белых мух. Дорога шла в гору. Впереди чернели таежные холмы. Лиза сидела в кибитке. Тимофей, чтобы облегчить труд коням, шагал рядом с санями, понукая, посвистывая, припрягаясь к оглобле, когда подъем крутел…
– Тимофей! – внезапно раздался глухой голос Лизы.
– Ась? – обрадовался Тимофей, что наконец-то заговорила.
– Куда. мы едем?
– Не знаю, как станок называется. К ночи, люди сказывают, в Мариинском будем.
– А дальше куда?
– Куда приказывала…
Тимофей назвал город Пермской губернии, намеченный для Лизы Потапом.
Кони взяли гору. Тимофей дал им вздохнуть, потом сел в кибитку и погнал шибкою рысью. Бубенцы звонко заплакали жалобным смехом.
– Тимофей!
– Что, Ульяна Митревна?