– Мне нечего делать в N-ске, Тимофей… Явку я потеряла… время потеряла, всю себя потеряла… Судьба!..
– Перестань уж ты убиваться, Ульяна Митревна! Кое время себе мучишь занапрасно… Брось!.. Кабы польза была, а то сама знаешь, что непоправимое… брось! Тише вы, уносные!
Кони пошли шагом.
– Если в N-ск не желаешь, прикажи, куда? Я сказал, что доставлю, и доставлю. Хоть в самое Москву!
– В Москву? К тетке? На Бронную? – вскрикнула Лиза. – Ни за что! Никогда!
– Не желаешь к своим, значит?
– Нету у меня больше своих… Стыд один есть! Как я своим в глаза глядеть буду? Умру от стыда… Страх какой! Не надо, Тимофей… не надо!
– Положим, что полиция признает тебя там, на Москве-то, – подумав, согласился Тимофей.
Лиза молчала. Разговор возобновился только на следующий день, уже далеко за Мариинском.
– Я не только своих боюсь, Тимофей, мне и чужие-то страшны, – говорила Лиза. – Если бы можно было найти нору какую-нибудь, забилась бы в нее, да так и не выглядывала бы… или вот ехать бы всю жизнь, как мы теперь едем, чтобы пристанища не иметь, чтобы никто не мог привязаться с расспросом, кто ты, откуда, зачем… Не могу я! Умирать жалко, а вся жизнь моя сломалась… Не могу я на жизнь оглядываться! Не могу, чтобы меня прошлое окликало… знакомым голосом! Заново надо жить… Не могу!
– Да что же мне с тобой делать? Куда мне тебя девать? – лепетал смущенный Тимофей: он тоже начинал подозревать, что Лиза сходит с ума. Угрызения совести мучили его. И не только за «грех» против Лизы, а и еще кое за что. Дело в том, что ладанку-то он нашел в тот самый день, когда Лиза рассказала ему о своей потере. Она провалилась между двумя рассохшимися половицами в подклеть и лежала – одноцветная с ними, доступная только сибирским рысьим глазам. Тимофей знал уже, что в ладанке таится политический секрет, и, значит, она – штука опасная.
«Однажды потеряла и в другой раз не убережет, – думал он о Лизе. – А кто знает, чего тут Потап наколдовал? Сохрани Бог: попала бы в чужие руки? За клочок бумажки люди в рудники уходят;» И, недолго мешкая, он отправил роковую ладанку в топившуюся печь. «Ей же лучше, о ней же стараюсь, – мысленно оправдывал он себя перед Лизою. – Что потеряла, погорюет и перестанет, а свою петлю на своей шее возить – не расчет…»
– Куда? – в задумчивой тоске отозвалась Лиза на беспокойные вопросы спутника. – Почем я знаю? Если бы такую глушь найти, чтобы никогда никого из прежних знакомых не встретить…
– А жить чем станешь?
– Работать могу… В люди служить готова идти… мастерскую открою… прачечную… булочную… я все умею…
– Деньги нужны.
– У меня есть четыреста рублей.
– О? – сказал Тимофей и хлестнул лошадей. Промчавшись с версту, он раскурил трубку, затянулся, выпустил дым и серьезно обратился к Лизе. – На эти деньги, ежели приложить к ним маленький капиталец, можно и торговишку начать в небольшом городе или селе хорошем…
Фабричный врач В—ский, административно высланный из подмосковного посада на север за «литературу» и «неуместные собеседования» с рабочими, только что прибыл в Т., уездный город N-ской губернии. Он уже выдержал обычный искус в полицейском управлении, с подписками, чтением закона о ссыльных, с наставлениями власти предержащей о местном «режиме», и теперь искал себе квартиру.
– Трудное это у нас дело, ваше благородие, квартиру найти, – говорил В—скому, шагая по Т—ским непролазным грязям, великодушно навязавшийся ему в качестве чичероне, полицейский солдат. – Вы, в столице обитая, привыкли жить чисто, а у нас обыватель, прямо надо сказать, свинья. В хлеву живет, в навозе дрыхнет. Разве попробовать на слободке?
– Я города не знаю. Где хотите. Мне – лишь бы клопы не обижали.
– Без клопа, ваше благородие, прямо говорю, не найти. Такой город. Даже в присутствии клоп преизбытствует. По зерцалу ползают, окаянные. Где без клопа? Не найти!
В—ский – чистюля щепетильнейший – тяжко вздохнул, уныло размышляя: «Уж лучше бы меня опустили прямо в девятый круг Дантова ада!»
Но мирмидон вдруг круто повернул:
– Есть! Пойдемте на Соборную горку, ваше благородие. Попытаем счастья у лавочника.
– Неужели без клопов?
– Не должны бы еще развестись, подлые: новый дом лавочник поставил. Только что перебрались хозяева-то, до осени проживали в старом, при магазине. Богатеют прытко у нас черти-лавочники, ваше благородие. Хоть бы этого взять: всего четвертый год, как он проявился в нашем городе, а уж экую домину построил… Здесь, пожалуйте, ваше благородие…
– А вы разве не войдете? Воин сконфузился.
– Не обожает этого хозяин здешний, чтобы наш брат к нему жаловал. «Ты, – приказывает, – ко мне в лавку приходи, я тебя, чем хочешь, ублаготворю, а на дом ко мне без надобности не шляйся. Не люблю!» Ничего, мы не обижаемся. Человек обходительный. А что нравный, все они, сибиряки, свободного духа наперлись. Сибирский он, ваше благородие, из тамошних мещан… Вы извольте идти, ваше благородие, я у калитки подожду.