– Здоров, благодарю вас… – буркнул Сидорин.
– Што ж это его не видно на шобрании?..
– Придет. Где-нибудь задержался… – Сидорина отсутствие брата беспокоило не из-за правил салонной вежливости, а из-за более основательных причин.
– Готово, Трилобит Силурович, – робко напомнил о себе молодой секретарь.
– …кроме того, милоштивые гошудари, в ожначенном труде моем ярко, шмею думать, выражена мышль, – между прочшим, конечшно, потому што, как шами ижволили видеть, тема моего труда гораждо более широкая, выражена мышль, что эволючионный прынчып ражвития, выдвинутый в науке… в науке… покойным гением… гением покойного… гениальным покойником… Бога ради, Чератит Лешшович, подождите, не жапишивайте: я жапутался, шами ижволите видеть… гением шкончавшегоша бежвременно учшеного Ламарка… теперь жапишивайте… и даровитым англишанином Дарвином ражработанный и подкрепленный неошпоримыми наблюдениями над природой… што эволюшионный прынчып ражвития одинаково приложим и к ражвитию в природе, и к ражвитию в обшештве. Мой ложунг: «Natura et historia поп faciunt saltus» – што жнашит: «природа, а равно и иштория не делают шкачков»… Ишхо дя иж ожначенного прынчыпа…
Красноречие оратора едва-едва только стало распускаться, а терпение Сидорина уже лопнуло.
– Трилобит Силурович, – сказал он, ничуть не желая смягчать резкости своего голоса, – имейте в виду, что за вами еще шесть ораторов… Когда это мы кончим?
Оратор смешался, залопотал что-то совсем невнятное и невразумительное, скомкал речь, но тем не менее еще добрых четверть часа играл терпением хозяина.
Его проект, направленный к уничтожению существующей в России власти, заключался в том, чтобы путем планомерной педагогической работы, сконцентрированной в руках объединенных обществ «ГЛАВТПРУКИ-НУКИ-МУКИ», воспитать подрастающее поколение России в духе «традиций доброго старого времени».
– Для этого потребуетша 3–4 года органижачионной работы, – сказал он в конце, – 3–4 года, в тешение которых объединенное обшештво завербует в швои ряды вшех педагогов Рошшийшкой империи, шоответштвенно обработает их, инштруктирует, и 30 лет ошновной работы… ошновной работы, которые… Я кончил… – неожиданно оборвал он, заметив на лице Сидорина насмешливую гримаску. Впопыхах он забыл о своих выборных обязанностях и хотел оставить председательское место, но спохватился и остался.
– На очереди записан достопочтенный Силиций Каламитович Сепия, – сказал секретарь.
– Милошти прошу милоштивого гошударя Шепию, – повторил председатель.
– Сепия! – гаркнул потерявший терпение Сидорин.
– Я здесь. Чего вы кричите? – проблеял некий мумифицированный человечек, обнаружившийся сзади всех. Своей иссохшей внешностью он, как две капли воды, походил на фараона Тутанхамона: коричневый сухой носик, коричневая кожа, вплотную обтянувшая кости лица, коричневые, прилипшие к черепу ушки, коричневые белки глаз… Даже сюртук был табачного цвета – сорта выше среднего; даже короткие желтые волосики, торчавшие на голове подобно первым всходам овса на пасхальном блюде, даже они имели грязно-желтый оттенок.
– Я хорошо слышу. Совсем не нужно кричать, – снова проблеял он и встал, немедленно оказавшись не человечком, а человечищем – в коричневых брючищах с непомерно долгими ногами и непомерно коротким туловищем, увенчанным крохотной головкой.
– Я хорошо слышу, – повторил он и презрительно с высоты своего ходульного роста окинул коричневыми глазками и спящую, и бодрствующую части аудитории.
– Здесь предшествующие мне ораторы, – начал он с тем же презрением, – говорили…э… э… э… о вещах высокой материи, распространялись длинно и домогались крупных денежных сумм…э… э… э… Я же скромен в меру. Материя, подлежащая моей трактовке, не претендует на высокие качества. Речь моя будет краткой и сумма…э… э… э… испрашиваемая мной, будет не выше 500 золотых рублей…э… э… э…
Он переждал, ожидая возражений, и не дождался, потому что председатель хлопал отяжелевшими веками, борясь с непоборимой дремотой; вся аудитория пребывала в том же состоянии; секретарь, распластавшись по столу, как некое пресмыкающееся, старательно записывал, высунув язык, а Сидорин просто не счел нужным возражать, не желая затягивать и без того затянувшегося заседания.
– Тогда я перейду к фактической части моего доклада, – сказал оратор и снова остановился.
– Ну и переходите… – буркнул Сидорин, про себя подумав: «кажется, я скоро разгоню всю эту полоумную компанию…»
Неожиданно Сепия оставил свое место и, уподобившись двуногому пауку-сенокосу, шагнул к стулу Сидорина… Склонился над ним и, понизив голос, предложил: