Они не дошли даже до места раздвоения хода. За пять-шесть шагов до него под ними вдруг разошлись в стороны две каменные глыбы… Грохот, лязг и стремительное падение… Единственная предосторожность, которую рабфаковец успел принять, это – сокращением мышц спины и живота сохранить прямостоячее положение, чтобы упасть на ноги. На ноги он и упал, отделавшись легким сотрясением позвоночника. Сипягин же упал навзничь. Сейчас же над ними с тем же грохотом сомкнулись глыбы.
Безменов зажег фонарик. Картина, представившаяся его взорам, не была рассчитанной на поддержание в ком бы то ни было бодрости духа. Круглый каменный «мешок» диаметром в полторы сажени с массивной кладкой и без всяких ходов. По окружности стены, на равном друг от друга расстоянии, на коротких заржавленных цепях, вделанных в пол, сидело пять человеческих костяков, на веки веков сохранивших язвительно-насмешливый оскал желтых зубов… Сипягин раскинулся в бессознательном состоянии посреди истлевших костей, но у него не было видно ни крови, ни серьезных наружных повреждений.
Рабфаковец вышел из оцепенения и, предоставив своему товарищу самостоятельно возвращаться из мира небытия в мир солнца и красок, с лихорадочной поспешностью принялся за изучение бывшей с ним карты.
– Глупо сделал, – бормотал он сквозь зубы, – надо было оставить карту у Синицыной…
Он до тех пор, не отрываясь, пристально смотрел на карту, пока ее ходы, каналы, подземелья и застенки не врезались навсегда в клетки его мозга. Густо покрытый пылью пол служил ему при этом графитной доской, а палец – грифелем. Потом вспыхнула спичка, и от карты остался один пепел.
После урока географии он занялся медициной и тоже с отменным успехом:
– Ну-ка, расскажи… – после пятиминутного искусственного дыхания задал свой первый вопрос Сипягин. – Ну-ка, расскажи: куда это нас угораздило?..
– В место, где много костей, но мало мяса… – ответствовал Безменов.
Глава одиннадцатая
– Послушайте, сэр, – сказал дьякон, сидя в двухместной каюте «Юнкерса», – а ведь я – не изобретатель, ну-ка?..
Аэро в это время пролетал над «Белым озером» – «Вайсензее», по-немецки, – то есть, уже приближался к Берлину.
– Брешете, – с полным недоверием отозвался Чарльз Уэсс, цикнув слюну через зубы и попав себе в ноздрю, вместо окна.
– Брешете, – повторил он, заалев и шелковым платком уничтожая последствия своей неопытности.
«Господи! – сокрушился дьякон про себя. – Даже плевать, как следует, не умеет…» – И, разжижив слюну, он оскорбительно-демонстративной струйкой пустил ее на кладбище «Нэу Хохен Шонхаус», над которым пролетал теперь аэроплан.
– Нет, в самом деле? Какой я, к дьяволу, изобретатель! Я даже таблицы умножения не знаю…
В голосе дьякона совсем не чувствовалось убедительности, потому что он сознавал, что англичанин ничему не поверит, и все-таки продолжал с деревянной настойчивостью:
– Скажем: изобретатель, ну-ка? Разве такой он имеет вид, как, к примеру, у меня?.. Мне дьяконица постоянно сказывала – если уж идти в открытую – «ты, мол, не человек, а идиот оловянный».. Право, так и говорила… – Он снова пустил через зубы тонкую струйку и снова демонстративно прищурился на своего похитителя.
Англичанин, забитый вконец искусством дьякона, глянул на него искоса. Усмехнулся… Определение дьяконицы как нельзя больше соответствовало истине: английский строгий пробор и бритые щеки очень слабо гармонировали с дьяконской луковицей вместо носа, и, действительно, оловянными глазами.
– Вот я и говорю, – продолжал дьякон, – тратите вы зря, сэр, деньги… Это на меня-то… Потому как я совершенно не соответствую вашему, сэр, представлению… Был я, скажем, дьяконом, а теперь даже «Преблагой господи» забыл, как читается; был регистратором и курьером и всегда путал адреса и номера исходящих-входящих… Неспособный я человек, сэр… Господи Исусе! Смотрите! Смотрите! Падаем ведь мы!.. – Он вдруг рванулся к окну и завопил истошным голосом…
Англичанину пришлось силком оторвать его от окна, чтобы самому убедиться в положении аэроплана. В этот момент дьякон, очутившись сзади, массивным кулаком съездил англичанина по уху, из сюртука быстро извлек у него детрюитную палочку, и неподвижное тело, перевесившееся головой и руками через окно, выбросил из каюты…
Только тогда он опомнился… Подвиг, которого он никак от себя не ожидал и который был совершен в состоянии секундного аффекта, теперь поверг его в безграничную растерянность и подавленность.