Новый полицейский, попытавшийся на углу людной улицы преградить ему дорогу, немедленно отправился по стопам своего коллеги.
Было бы утомительным перечислять все подвиги поистине взбесившегося дьякона. Достаточно сказать, что за первую свою ночь в Берлине он увеличил число небожителей на одиннадцать человек.
Местность «Вайсензее» богата проточными озерами. В озерах водятся сомы, щуки, налимы, карпы, окуни и лягушки. В особенности изобильны последние.
Поселок «Доппель-кюммель» стоит у небольшого озерца того же названия. В озере, следуя общему правилу, больше лягушек, чем рыбы. Однако находятся рыбаки из жителей поселка, которые упорно, из ночи в ночь, ловят в озере сомов. Одним из таких является престарелый Фридрих Кюммель.
В текущий вечер означенный рыбак сидит около потрескивающего и шипящего костра на своем излюбленном месте – под сенью кряжистой и мшистой ивы, сливаясь с нею в одно целое. Кюммелю – 85 лет, иве – 70. Кюммель помнит иву, когда она была жалким кустиком, и поэтому покровительственно относится к старушке, поглядывая на нее отечески строго, хотя и снизу вверх. Кудрявая ива дружелюбно укрывает старика в зеленых прядях своей кудлатой головы, оберегает его от ночного свежего ветра, посматривая на него сыновне-ласково, хотя и сверху вниз. Весеннезвонкие голоса пучеглазого водяного общества полощут над озером воздух.
– Де-душ-ка, – говорит старому Фридриху внучек Карлушка, говорит с тоской в голосе. – Де-душ-ка, я пойду лягушек бить. Пусти, ну?..
– Сиди, сиди, постреленок! Ты мне в прошлую ночь всех сомов разогнал и опять хочешь?..
Рыболов сердито жует мягкими челюстями жесткую фразу, готовую сорваться с мшистых губ, но, разжевав, сдерживается, сомы ведь бегут от бранчливых.
Карлушка с новым приступом тоски прислушивается к издевающимся, кажется ему, голосам лупоглазок.
– Дедушка, – говорит он робко, – мне отец сказал, что в озере сомов нет и никогда не было…
– Твой отец дурак! – срывается-таки у старика, пораженного в самое больное свое место. Потом, пожевав, он добавляет более сдержанно: – Твой отец и не знает, что такое сом. Он его разве только во сне видел. А я здесь лавливал не десятками, а сотнями…
– Папа говорит, что это было…
– Знаю, знаю, что он говорит. Это, мол, было при царе Горохе…
– Да, при царе Горохе, – быстро соглашается внучек, – у меня еще сказка такая есть…
– А скажи-ка, – у старика в голосе, в глазах, во всей фигуре – явное торжество. – Скажи-ка: кто это клевал в прошлую ночь? Ага!..
– Это лягушка…
– Сам ты лягушка! Где это видано, чтобы лягушка клевала на лягушечью наживу! Ага!..
– Она и не клевала… Она только ногами дрыгала… – Внучек прыскает в кулак и, отскочив на расстояние двух палок, добавляет, приплясывая: – А я на крючок не мертвую посадил, а живую… Ага! Живую! Живую!.. Ага, ага, ага!..
Невоспитанность малолетнего внука развертывается вовсю. И кто знает, до чего бы он дошел, если бы…
…В двух шагах от схватившегося за палку деда, подняв вверх каскады воды и рассердив ею по натуре игривый костер, бухнул тяжелый предмет и пошел ко дну… Удилища согнулись и погрузились в воду… Дед, конечно, совсем не обольщаясь, что сомы с некоторых пор стали водиться на небе, сгреб концы всех удилищ своей мозолистой лапой и поволок их из воды.
В лесках запутался человек. Можно сказать, самый настоящий человек, и, по всей видимости, буржуазного происхождения. Ликованию малолетнего Карлушки не было границ. Особенно его восторгало то, что человек был брит, как патер, и кругом облепился дохлыми лягушками.
– Дед? Он клюнул на них? – не без лукавства вопрошал внучек.
Престарелый Фридрих молчал. В молчании чувствовалось непередаваемое словами презрение «к тем проклятым штуковинам, которые имеют вертушку на носу и сбрасывают сверху всякую падаль на головы ни в чем неповинных и всеми уважаемых граждан».
– Потрясти его надо, – сказал он, наконец. Однако этот способ оживления оказался не под силу ни старому, ни малому.
– Ну, что мне с ним делать?! – возмущался старик. – Не тащить же его две версты на своей спине?! Ступай, позови людей…
Карлушке совсем не хотелось бросать выуженного человека на произвол «злого» деда; кроме того, сгустившаяся темнота отнюдь не благоприятствовала двухверстному путешествию до поселка.
– Я, пожалуй, не пойду, – неуверенно сказал он. – Лучше я буду трясти…
Дед снова схватился за палку, а человек в это время пришел в себя.