– И на что мне дьякон сдался!.. Да и не дьякон он, а расстрига!.. Подумаешь, – сокровище какое!.. Без него не проживу! Чего мне? Сама служу, сама деньги зарабатываю… Вот возьму да и найду себе нового мужа… И-хи-хи…
Пойми-ка ее: то ли она шутит, то ли серьезничает!.. Затараторила про какого-то красавца Петю Огуречного, регистратора при Наркомпросе, о брючках его галифе фасонных, об усиках в стрелку… и понесла, и понесла…
Неодобрительно отозвалась сторожиха – женщина строгая и «в положении»:
– Озорная ты, дьяконица. Ветер у тебя в голове… Потому и детей нет.
Слушать больше не стала: ушла, бросив сурово:
– Ты бы, хуч, губы от шелухи ослобонила…
– И-хи-хи-хи!..
На третий день, поздно вечером, яко тать в нощи, пробираясь вдоль церковной ограды и галифе пачкая известкой, пришли «усики стрелкой» к дьяконице. Пришли и долго засиделись. Не на ветер бросала крылатые слова дьяконица Настасья. Посерело небо от усталости: все ждало – когда-то откроется домик церковный в три окошечка; заморгали виновато звездочки, пропадая одна за другой, взволнованный примчался ветер, с полей примчался росистых и прохладных: конфузливо взрумянилось облачко на востоке. – Не выходили «усики».
– Дур-рак!.. – в досаде крикнула ворона на обескрестенном куполе, каркнула и кувыркнулась в помойную яму…
…Вернулся дьякон-то!.. С черного хода зашел, опасливо озираясь; стукнул два раза в окошечко, забубнил:
– Мать, а мать!! Ну-ка!..
Ох, и всполошилась дьяконица, голос родимый узнавши… И напугалась и обрадовалась до смерти…
Пойми-ка ее!..
Зашипела на «усики»:
– Ну, ты, развалился! Собирайся, что ли!.. Муж пришел… Да ну, скорей, черт вас здесь носит!..
– Мать, а мать? Ну-ка… – бубнил дьякон с осторожкой. – Ну-ка, выглянь, мать…
«Усики» галифе быстро надели, а с сапогами еле-еле справились: и то правый на левую ножку напялили, а левый на правую…
– Ох, скорей!.. Горюшко ты мое!.. – ныла дьяконица, пальцы ломая… шипела: – Сам откроешь там, ключ-то аглицкий… Дверь только покрепче прихлопни за собой… О, уродина!..
И к окну. Ставень открыла:
– Вася!
Зарос дьякон волосами до глаз, а глаза вороватые – бегают, бегают…
– Что, мать, Митька-то дома?
Обиделась дьяконица.
– На кой ляд мне твой Митька сдался!.. Думаешь, валандаюсь я тут с ним, с прыщавым?.. Я тут мучаюсь, а он… – И в слезы.
Нетерпеливо перебил дьякон:
– Брось, мать, я не про то… Где Митька-то, отвечай! Спит, что ли?
– Нету Митьки! Был да весь вышел!.. В сумасшедшем Митька твой сидит! На вот!..
– Что-о? – Уже два года, как не было у дьякона бороды, а тут опять вспомнил, за бороду схватился и поймал воздух.
– В су-ма-сшед-шем?
Обрадовался прохвост, зубы гнилые до ушей осклабил.
– А ну, отпирай, мать… Я уж тебе порасскажу… заживем, мать…
Глава четвертая
Экзамен сдан благополучно. Никакие случаи и случайности не помешали ему. Но ведь зато и меры были приняты соответствующие. Меры, в корне пресекающие возможность появления недруга рода человеческого – случая. А Павел так и не явился, проморгал срок. Замотала его ароматная дама.
– Эх, Павлушка, Павлушка!.. Связался ты с кем не следует! Пропадешь ни за грош ломаный!.. Хороший ты парень, жалко… Не мы ли с тобой дули и в хвост, и в гриву Калединых, Корниловых, Деникиных, Колчаков, Врангелей и пр., и пр.?! Мы. Да как дули? Только перья золотые из генеральских хвостов по воздуху реяли…
– Эгой, Карп, Карп!.. Газеты есть?..
– А то, – отвечает флегматично дворник.
Иван Безменов – светловолосый гигант – через пять ступенек на шестую скатывается по лестнице: не сходит, а слетает вниз – на крыльях… впрочем, без всяких крыльев, хорошо развиты мышцы ног, крепки и упруги, хоть одна и прострелена в бою под Воронежем с бандами генерала Мамонтова.
– Иди-т-ко сюда, – таинственно манит его дворник, – смотри-кось, чьих это рук дело?
Безменов смотрит по направлению корявого пальца дворника: за трехэтажным зданием кренится купол сутулой и в землю вросшей церковки.
– Ну? – спрашивает Безменов, ничего особенного не замечая. – Церковка, как церковка, давно на дрова пора. Больше никуда не годится…
– Разуй глаза-то, – советует дворник. – Симпола-то рабства и невежества, чай, нету? Гляди!..
– И то – нет креста…
– Ну вот то-то, – дворник удовлетворяется сказанным и, ухмыляясь, идет по своим делам. Пройдя двор, он снова оборачивается:
– В народе бают: сами долгогривые симпол-то ночью сняли, чтобы потом обновление устроить…
Иван совсем другое думает: нет ли связи с балконной дверью?
– Надо исследовать, – говорит он себе. – Вечером залезу на купол, если креста не найду…