Иоанн сошел с помоста и, сев на коня, отправился обратно ко дворцу, окруженный безмолвною толпою опричников.
Малюта подошел к Вяземскому с веревкой в руках.
— Не взыщи, князь! — сказал он с усмешкой, скручивая ему руки назад, — наше дело холопское!
И, окружив Вяземского стражей, он повел его в тюрьму.
Народ стал расходиться молча или толкуя шепотом обо всем случившемся, и вскоре опустела еще недавно многолюдная площадь.
Глава 33. Ладанка Басманова
Вяземский был подвергнут допросу, но никакие мучения не заставили его выговорить ни одного слова. С необыкновенною силою воли переносил он молча бесчеловечные истязания, которыми Малюта старался вынудить у него сознание в замысле на государя. Из гордости, из презрения или потому, что жизнь ему опротивела, он даже не попытался ослабить клевету Басманова, показав, что его самого он встретил на мельнице.
По приказанию царя мельника схватили и тайно привезли в Слободу, но к пытке его не приступали.
Басманов приписал успех своего доноса действию тирлича, который он всегда носил на себе, и тем более убедился в его чародейной силе, что Иоанн не показывал ни малейшего подозрения и что хотя по-прежнему посмеивался над Басмановым, но был к нему довольно ласков.
Погубив одного из своих соперников, видя рождающееся вновь расположение к себе Ивана Васильевича и не зная, что мельник уже сидит в слободской тюрьме, Басманов сделался еще высокомернее. Он, следуя данным ему наставлениям, смело глядел в очи царя, шутил с ним свободно и дерзко отвечал на его насмешки.
Иван Васильевич все сносил терпеливо.
Однажды, в один из своих обычных объездов, он с ближайшими любимцами, в том числе и с обоими Басмановыми, отслушав в соседнем монастыре раннюю обедню, зашел к настоятелю в келью и удостоил его принять угощение.
Царь сидел на скамье под образами, любимцы, исключая Скуратова, которого не было в объезде, стояли у стен, а игумен, низко кланяясь, ставил на стол медовые соты, разное варенье, чаши с молоком и свежие яйца.
Царь был в добром расположении духа, он отведывал от каждого блюда, милостиво шутил и вел душеспасительные речи. С Басмановым он был ласковее обыкновенного, и Басманов еще более убедился в неотразимой силе тирлича.
В это время послышался за оградою конский топот.
— Федя, — сказал Иоанн, — посмотри, кто там приехал?
Басманов не успел подойти к двери, как она отворилась, и у порога показался Малюта Скуратов.
Выражение его было таинственно, и в нем проглядывала злобная радость.
— Войди, Лукьяныч! — сказал приветливо царь. — С какою тебя вестью бог принес?
Малюта переступил через порог и, переглянувшись с царем, стал креститься на образа.
— Откуда ты? — спросил Иоанн, как будто он вовсе не ожидал его.
Но Малюта, не спеша ответом, сперва отвесил ему поклон, а потом подошел к игумену.
— Благослови, отче! — сказал он, нагибаясь, а между тем покосился на Федора Басманова, которого вдруг обдало недобрым предчувствием.
— Откуда ты? — повторил Иоанн, подмигнув неприметно Скуратову.
— Из тюрьмы, государь, колдуна пытал.
— Ну, что же? — спросил царь и бросил беглый взгляд на Басманова.
— Да все бормочет; трудно разобрать. Одно поняли мы, когда стали ему вертлюги ломать: «Вяземский, дескать, не один ко мне езживал; езживал и Федор Алексеевич Басманов, и корень-де взял у меня, и носит тот корень теперь на шее!»
И Малюта опять покосился на Басманова.
Басманов изменился в лице. Вся наглость его исчезла.
— Государь, — сказал он, делая необыкновенное усилие, чтобы казаться спокойным, — должно быть, он за то облыгает меня, что выдал я его твоей царской милости!
— А как стали мы, — продолжал Малюта, — прижигать ему подошвы, так он и показал, что был-де тот корень нужен Басманову, чтоб твое государское здоровье испортить.
Иоанн пристально посмотрел на Басманова, который зашатался под этим взглядом.
— Батюшка-царь! — сказал он, — охота тебе слушать, что мельник говорит! Кабы я знался с ним, стал ли бы я на него показывать?
— А вот увидим. Расстегни-ка свой кафтан, посмотрим, что у тебя на шее?
— Да что же, кроме креста да образов, государь? — произнес Басманов голосом, уже потерявшим всю свою уверенность.
— Расстегни кафтан! — повторил Иван Васильевич.
Басманов судорожно отстегнул верхние пуговицы своей одежды.
— Изволь, — сказал он, подавая Иоанну цепь с образками.
Но царь, кроме цепи, успел заметить еще шелковый гайтан на шее Басманова.
— А это что? — спросил он, отстегивая сам яхонтовую запонку его ворота и вытаскивая из-за его рубахи гайтан с ладанкой.
— Это, — проговорил Басманов, делая над собою последнее, отчаянное усилие, — это, государь… материнское благословение.
— Посмотрим благословение! — Иоанн передал ладанку Грязному. — На, распори ее, Васюк.
Грязной распорол ножом оболочку и, развернув зашитый в нее кусок холстины, высыпал что-то на стол.
— Ну, что это? — спросил царь, и все с любопытством нагнулись к столу и увидели какие-то корешки, перемешанные с лягушечьими костями.
Игумен перекрестился.
— Этим благословила тебя мать? — спросил насмешливо Иван Васильевич.
Басманов упал на колени.
— Прости, государь, холопа твоего! — вскричал он в испуге. — Видя твою нелюбовь ко мне, надрывался я сердцем и, чтоб войти к тебе в милость, выпросил у мельника этого корня. Это тирлич, государь! Мельник дал мне его, чтоб полюбил ты опять холопа твоего, а замысла на тебя, видит бог, никакого не было!
— А жабьи кости? — спросил Иоанн, наслаждаясь отчаянием Басманова, коего наглость ему давно наскучила.
— Про кости я ничего не ведал, государь, видит бог, ничего не ведал!
Иван Васильевич обратился к Малюте.
— Ты говоришь, — сказал он, — что колдун показывает на Федьку; Федька-де затем к нему ездил, чтоб испортить меня?
— Так, государь! — И Малюта скривил рот, радуясь беде давнишнего врага своего.
— Ну что ж, Федюша, — продолжал с усмешкою царь, — надо тебя с колдуном оком к оку поставить. Ему допрос уж чинили; отведай же и ты пытки, а то скажут: царь одних земских пытает, а опричников своих бережет.
Басманов повалился Иоанну в ноги.
— Солнышко мое красное! — вскричал он, хватаясь за полы царского охабня, — светик мой, государь, не губи меня, солнышко мое, месяц ты мой, соколик мой, горностаек! Вспомни, как я служил тебе, как от воли твоей ни в чем не отказывался!
Иоанн отвернулся.
Басманов в отчаянье бросился к своему отцу.
— Батюшка! — завопил он, — упроси государя, чтобы даровал живот холопу своему! Пусть наденут на меня уж не сарафан, а дурацкое платье! Я рад его царской милости шутом служить!
Но Алексею Басманову были равно чужды и родственное чувство, и сострадание. Он боялся участием к сыну навлечь опалу на самого себя.
— Прочь, — сказал он, отталкивая Федора, — прочь, нечестивец! Кто к государю не мыслит, тот мне не сын! Иди, куда шлет тебя его царская милость!
— Святой игумен, — зарыдал Басманов, тащась на коленях от отца своего к игумну, — святой игумен, умоли за меня государя!
Но игумен стоял сам не свой, потупя очи в землю, и дрожал всем телом.
— Оставь отца игумна! — сказал холодно Иоанн. — Коли будет в том нужда, он после по тебе панихиду отслужит.
Басманов обвел кругом умоляющим взором, но везде встретил враждебные или устрашенные лица.