Копать вообще тяжело, а если вы еще и вышли из нежного возраста, у вас вскоре заноет спина. Лорд Аффенхем выпрямился, увидел Билла и зашагал к нему. Он всегда радовался случаю обменяться мыслями с ближним.
— Прекрасный вечер, — сказал он.
— Не без того, — согласился Билл.
— Когда-нибудь решали головоломки?
— Случалось.
— Не знаете часом, как разгадывается: «На груди у дамы поблескивал изящный клоун»?
— Боюсь, что нет.
— Так я думал. Знаете что? Эти головоломки — пустая трата времени. Думать о них противно.
— Прекрасно сказано.
— Жизнь слишком коротка.
— Да, слишком, — снова согласился Билл.
Лорд Аффенхем снял с выступающего подбородка комочек земли и приготовился сменить тему. Сегодня за чаем его глубоко потрясла заметка в вечерней газете. Газеты постоянно открывали ему глаза.
— М-м-м, — сказал он.
— Да? — сказал Билл.
— Вот я вас сейчас удивлю, — продолжал лорд Аффенхем. — Знаете, сколько людей рождается каждый год?
— Где, здесь?
— Нет, везде. В Англии, Америке, Китае, Японии, Африке — повсюду. Тридцать шесть миллионов.
— Неужели?
— Факт. Каждый год в мире прибавляется тридцать шесть миллионов людей. Задумаешься.
— И впрямь.
— Тридцать шесть миллионов! И, поди, половина скульпторы. Как будто мало скульпторов уже коптит небо.
— Вы их не любите?
— Последние люди.
— Все-таки Божьи твари.
— В каком-то смысле, да. Однако они не имеют права на… на такое.
Билл окинул взглядом «Обнаженную».
— Конечно, место можно было бы использовать с большим толком, — признал он. — Но ему нравится!
— Он — ваш друг?
— Мы принадлежим к одному клубу.
— Клуб, однако… Принимают кого ни попадя. Который, по-вашему, час?
— Двадцать минут восьмого.
— Уже? Пора отправляться за отбивной.
— За отбивной?
— Ну, в забегаловку.
— Желаю приятного аппетита.
— Э? А, конечно, конечно. Верно подмечено. До свидания, — лорд Аффенхем враскачку заковылял прочь, а Билл, чувствуя естественный подъем после беседы с одним из лучших умов Вэли-Филдз, повернул к дому, откуда только что вышел Мортимер Байлисс.
— Здравствуйте, мистер Байлисс, — сказал Билл. — Вы, вероятно, меня не помните. Билл Холлистер.
Говоря это, он думал, до чего же невероятно старым тот выглядит. Однако при внешности человека, чья сто четвертая весна миновала давным-давно, хранитель Бэньяновской коллекции сохранил душевный огонь, по причине которого его в прежние годы редко приглашали дважды в одно место.
— Билл Холлистер? Конечно, помню. Мерзкий маленький тип, который дышал в затылок, когда я играл в шахматы с вашим отцом. Рыжий обормот с отвратительной улыбкой и, насколько я мог оценить, без каких-либо достоинств. Знаете ли вы, что при вашем рождении мне пришлось стоять насмерть, чтоб не сделаться вашим крестным? Пфу! Еле уберегся!
Билл задохнулся от нежности к Мортимеру Байлиссу.
— Вы много потеряли, — сказал он. — Вам бы еще все завидовали. Незнакомые люди подходят ко мне на улице и говорят: «Вот бы вы были моим крестником!» С той далекой поры я стал много лучше.
— Чепуха. Если вы менялись, так только в худшую сторону. Поразительно, что хоть какая-то девушка на вас взглянула. И тем не менее мне сказали, что вы помолвлены.
— Кто сказал?
— Не вашего ума дело. У меня есть свои источники. Так вы помолвлены?
— Уже нет.
— Хватило ума унести ноги? Это хорошо. А еще я слышал, что вы работаете у старого Гиша.
— Да. Если вы его спросите, он, возможно, ответит иначе, но лично я — работаю.
— А писать бросили?
— Так получилось.
— Чернь не приняла вашего творчества?
— Так я и сказал про себя.
— И внезапно вспомнили, что вам надо есть?
— Вот именно. А благодаря Гишу жить можно. Очень скромно, конечно, никаких излишеств. Откуда вы знаете, что я хотел быть художником?
— Когда я в последний раз видел вашего отца, за год или за два до его смерти, он говорил, что вы едете учиться в Париж, — сказал Мортимер Байлисс, не добавляя, что деньги на это дал он сам. — Я тоже когда-то грезил о живописи, но вовремя очнулся. Много проще объяснять другим, как им писать. — Он направил монокль на тощую фигуру, которая появилась из дома и сейчас спешила к ним.
— А это вышел кто из-под земли? — осведомился он.