Когда он вернулся в зал, сердце его было по-прежнему опечалено, хотя с мистером Макколом он распростился навеки. Общепризнано, что самый горький удел олицетворяет человек, одетый на выход, которому некуда пойти; и мало найдется столь черствых душ, чтобы, рассуждая о таком человеке, они не вздохнули и не уронили слезинки. Но хотя этот несчастный безусловно влип и, вероятно, лупит себя в грудь, как брачный гость при звуках фагота, страдания его меркнут перед муками того, кто рвется сложить богатства своей души к ногам возлюбленной, но, к сожалению, не знает, где она живет и как выглядит.
На Билла нашло неодолимое желание закурить. Он полез в карман и не обнаружил там портсигара. Решив, что забыл его на столике, он рванул в ресторан — забрать портсигар, пока тот не приглянулся какому-нибудь махарадже.
Путь его лежал мимо невысокой беленькой девушки. Билл скользнул по ней взглядом и отметил про себя: «Симпатичная», когда она заговорила, обращаясь к мальчику с тележкой.
— Пожалуйста, позовите метрдотеля, — сказала она, и Билл вздрогнул, как будто служители Баррибо всадили ему в ногу раскаленный вертел, и застыл, словно лорд Аффенхем в минуты очередного транса. Ему на мгновение померещилось, что упомянутые служители, как ни мало это на них похоже, огрели его по голове полным носком сырого песка.
10Многие скажут, что в самой фразе «Позовите, пожалуйста, метрдотеля» нет ничего, что бы поразило чувства и вызвало столбняк. Такие пустые реплики произносит второстепенный персонаж в начале третьего акта (сцена ужина), чтобы заглушить шум, пока зрители по ногам возвращаются после антракта. Словом, фраза эта и близко не подходит к аристотелеву идеалу жалости и страха.
Билла повергла в прострацию не она сама, а голос, который ее произнес. Он не верил, что в маленьком Лондоне может быть два таких волшебных голоса. Вылупившись на беленькую симпатичную девушку, он видел, что ее очарование усилил самый что ни на есть прелестный румянец. Многие девушки, даже в наше изощренное время, краснеют, когда слизняки в человеческом обличье замирают перед их столиком и пялят вылезшие на шесть дюймов глаза. Взглянув на слизняка, как брезгливая принцесса — на гусеницу в салате, Джейн отвела взгляд и стала смотреть в сторону, когда слизняк заговорил.
— Мисс Бенедик? — спросил он низким, хриплым голосом, заинтересовавшим бы специалиста по болезням горла, и Джейн встрепенулась, как вспугнутый котенок. Румянец ее от смущения сделался еще гуще. Впервые за последние четверть часа она порадовалась, что с ней нет дяди Джорджа. Дядя Джордж сурово осуждал подобную забывчивость. «Адские трубы! — говаривал дядя Джордж, сводя кустистые брови. — Людей надо помнить, а то от тебя будет радости, как от муравья на пикнике. Терпеть не могу, когда девушка при второй встрече запамятует, что ты — ее лучший знакомый».
Сейчас она глядела прямо на молодого человека, видела его отчетливо и смутно припоминала, что где-то их пути пересекались: на каком-нибудь давнем балу, или в гостях, или в иной жизни. Она где-то видела эти рыжие волосы, которые, скорее всего, не расчесывали с позапрошлой среды, эти, как она теперь понимала, очень приятные глаза. Она рылась в памяти, пытаясь нашарить имя, а память, как всегда в таких случаях, пожимала плечами и отказывалась помочь; но тут он заговорил.
— Мы беседовали сегодня по телефону. О картинах лорда Аффенхема. Я из галереи Гиша.
У Джейн отлегло от сердца. Никто не обязан помнить телефонных собеседников. Она не подвела великого хранителя этикета, своего дядю Джорджа, и на радостях так оживилась, что сердце и утробу у ее собеседника еще раз перевернуло десятифутовым шестом. Неужели он мог подумать: «Симпатичная»? Так кто-то, впервые увидев Тадж-Махал, сообщил бы родственникам в письме: «Ничего, вполне пристойная могилка».
— Конечно! — сказала Джейн. — Вы работаете у Леонарда Гиша. Садитесь, пожалуйста,
Билл сел, радуясь этому, потому что голова у него немного кружилась. Улыбка, которой Джейн сопроводила свои слова, произвела сокрушительное действие. Единственной его связной мыслью было то, что жизнь, прожитая в ожидании этой улыбки, не пропала даром.