— Однако ж кого-то не пожелали назвать Дезире[5], когда он родился! Пусть баронесса вспомнят, что они мне тогда говорили: «Нечасто бывает, чтоб больной сделал сиделке ребенка…»
— Ничего подобного я вам не говорила, фрейлейн. Галеас чувствовал себя прекрасно. И к тому же говорить такие грубости вообще не в моих привычках.
— Тогда пусть баронесса вспомнят, что мальчик явился на свет, так сказать, вне программы. Я-то хорошо знаю моего Галеаса, я знаю, что он не ротозей какой-нибудь, не хуже, слава богу, других, это всем известно.
Подозрительный огонек зажегся между розовых, лишенных ресниц век австриячки. «У вас судачьи глаза», — сказала ей как-то мадам Галеас. Шокированная баронесса повернулась к фрейлейн спиной.
Сплющив нос об оконное стекло, Гийу стоял в буфетной и смотрел, как дождевые капли подпрыгивают, словно маленькие танцующие человечки. Взрослые без конца занимались им и никак не могли договориться на его счет. Его не захотели назвать Дезире. Хорошо бы сейчас вспомнить те истории, которые он сам себе рассказывал, которые знал он один, но сегодня отвлечься ему не удавалось, он должен сначала убедиться в окончательном отказе учителя. Вот-то будет радость, вот-то будет счастье, и он ничуть не станет жалеть, что оказался нежеланным. И вообще ничего ему не надо, пусть только не заставляют быть вместе с другими детьми, которые изводят его, пусть только не нанимают учителей, которые говорят таким громким голосом, раздражаются, так сердито выкрикивают какие-то бессмысленные слова.
Бабуся не желала его, а мама и подавно! Неужели они заранее знали, что он получится не такой, как другие мальчики! Ну, а бедный папа? Во всяком случае, папа не отдаст его учителю. А баронесса тем временем наставляла сына:
— Ты только скажи «нет»… Неужели так трудно сказать всего одно слово! Ведь я же тебе повторяю, скажи только «нет»… Скажи только «нет».
Но сын молча качал тяжелой головой в шапке седеющих кудрей и наконец заявил:
— Я не имею права.
— Как так, Галеас? Отец имеет все права в вопросах воспитания детей.
Но он упрямо качал головой и твердил: «Я не имею права…»
В эту минуту в кухню ворвался Гийом и, рыдая, уткнулся в колени фрейлейн.
— Мама идет! Идет и смеется сама с собой. Значит, учитель согласился.
— Ну и что из того? Не съест же он тебя, дурачок. Утрите ему нос, фрейлейн, на ребенка противно смотреть.
Когда торжествующая мама переступила порог кухни, Гийу успел спрятаться за лохань.
— Ну, все уладилось, — сказала она. — Завтра в четыре часа я отведу к нему Гийома.
— Если только ваш муж даст свое согласие.
— Безусловно, мама, но он, конечно, согласен, не правда ли, Галеас?
— Во всяком случае, милая дочь моя, мальчик задаст вам хлопот.
— Кстати, где он? — спросила Поль. — По-моему, он где-то тут сопит?
При этих словах из-за лохани вылез Гийом; вид у него был особенно жалкий, он размазал по всей физиономии сопли, слюни и слезы.
— Не пойду, — захныкал он, не глядя на мать. — Не пойду к учителю!
Всякий раз, видя сына, Поль не могла отделаться от чувства стыда; но сегодня на этом маленьком личике, искаженном гримасой, особенно отчетливо проступали черты отца, спокойно сидевшего в кресле. Этот полуоткрытый рот был точной копией его холодного и слюнявого рта. Поль сдержалась и произнесла почти мягко:
— Не поведу же я тебя к учителю силком. Значит, придется отдать тебя пансионером в лицей.
Баронесса пожала плечами:
— Вы же отлично знаете, что нашего несчастного малютку не будут держать в лицее.
— Тогда остается одно: устроить его в исправительное заведение.
Мать так часто повторяла свою угрозу, что Гийу в воображении довольно точно представлял этот страшный исправительный приют. Он задрожал всем телом и, рыдая, воскликнул: «Не надо, мама, не надо!», бросился к фрейлейн и спрятал свое лицо на ее мягкой груди.
— Да ты не верь ей, цыпленочек… Неужели же я позволю, как ты думаешь?
— Фрейлейн не уполномочена решать такие вопросы, и на этот раз я говорю совершенно серьезно, я уже все обдумала и узнала даже адрес, — добавила Поль с каким-то веселым возбуждением.
Но, пожалуй, больше всего напугало мальчика то, что его бабуся громко рассмеялась.
— Тогда почему же, милая, уж не прямо в мешок? Почему тогда не утопить его в реке, как котенка?
Обезумев от страха, Гийу тер лицо грязным носовым платком.
— Не надо в мешок, бабуся!
Мальчик был лишен чувства юмора и все принимал за чистую монету.