Официант протянул ему сдачу. Пара, сидевшая напротив, исчезла. Мирбеля тоже не было. Ксавье удивился, что не заметил, как Мирбель прошел мимо его столика. За время их отсутствия в купе появились два новых пассажира, один из них, дряхлый старик с отвисшей челюстью, уже спал. Мирбель сбежал в коридор. Он облокотился на медный поручень окна, почти касаясь стекла лбом. Ксавье тоже уперся в поручень, но у другого окна, решив ни жестом, ни словом не пытаться возобновить контакт. Но Мирбель сам подошел к нему и предложил закурить. Они молча курили, стоя рядом, их локти соприкасались.
— Не сердитесь на меня, — сказал Мирбель.
— А за что мне на вас сердиться?
— Естественно, что вы заговорили о моей жене. Но я не выношу, когда о ней говорят.
— Я больше не буду, — сказал Ксавье.
— Вы — это другое дело, вы имеете право.
Ксавье был счастлив. Разве священника не отличают от обычных людей его право, его власть, его долг читать в чужих душах и слушать исповеди; и не только все выслушивать, но и угадывать то, чего люди сами о себе не знают?
— Вы не представляете, чем она была для меня, когда я был ребенком…
— Тем же, чем она осталась для вас сейчас и чем будет всегда…
— Да, конечно. Ничто не может помешать…
За стеклом мелькали смутные силуэты деревьев на фоне холодного неба, дома, в чью тайную жизнь, в чей замкнутый мир, наполовину поглощенный мраком, на миг вводила пассажиров горящая в комнате лампа.
— Я должен поговорить с вами о ней. Но не сегодня, во всяком случае не сейчас… Что вы собираетесь делать вечером?