Ксавье твердо заявил:
— Мы с вами попрощаемся на вокзале.
— Что вы будете делать один?
— Не знаю, буду бродить по городу…
— Нет, я вас не покину.
Ксавье ответил не сразу. Как трудна эта изнурительная жизнь, состоящая из одних отказов! Впереди была еще вся молодость, и ему надо будет постоянно мотать головой, справа налево, слева направо. Говорить «нет», всегда «нет» на все, что не ты, Господи.
— Нет, благодарю вас. Я должен быть один.
Мирбель придвинулся к Ксавье еще ближе.
— Жаль, — сказал он тихо. — А вам, быть может, удалось бы все уладить.
Ксавье ответил почти грубо:
— С вашей женой? Почему я? Я ее не знаю. И вас я тоже не знаю.
Он добавил почти шепотом:
— Оставьте меня в покое!
Но Мирбель не отступил:
— Вы забыли, что вы мне говорили о том, какое значение для вас имеет любая встреча.
— Не всякая встреча угодна Богу.
Ксавье отодвинулся немного и приник лбом к стеклу. Жан де Мирбель рассмеялся.
— Вы полагаете, я вам послан не Богом? Признавайтесь: вы меня считаете дьяволом. — И так как Ксавье пожал плечами, добавил: — Вот еще один христианин, который смеется, когда ему говорят о дьяволе!
— Я вовсе не говорю, что дьявола не существует. Только…
— Только — что? Если дьявола выдумали, значит, выдумали и все остальное, признайте хоть это.
— Но если есть дьявол, значит, есть и все остальное.
— Но дьявола нет, вы это отлично знаете.
— Я знаю лишь одно, — начал Ксавье после недолгого молчания, — мы часто ссылаемся на него, чтобы оградить себя от иных людей — от тех дурных влияний, которых мы избегаем, повинуясь нашим духовным наставникам.
— От меня, например?
Мирбель снова оказался совсем рядом, и Ксавье — он был ниже ростом — пришлось чуть поднять голову.
— Вы думаете, это дьявол подстроил нашу встречу?
Ксавье сказал, отвернувшись:
— Вы здесь — вот все, что я знаю. Я не знаю, для чего Господь послал мне встречу с вами. Главное — понять, как надлежит поступить. Но это не просто. Часто правильной дорогой оказывается та, на которую трудней всего вступить…
— Почти всегда… но ведь не всегда? Вы можете ошибиться, заставляя себя всегда поступать против воли. Вам хочется провести со мной сегодняшний вечер. Но кто решится утверждать, что ваш Бог не желает, чтобы вы это сделали?
— Я не пойду с вами, — сказал Ксавье.
— Значит, вы лишаете Мишель ее последней надежды…
— Мишель?
— Да, ее зовут Мишель.
Ксавье поднял глаза на склоненное к нему лицо, потом снова отвел их, словно его вдруг сковала безнадежная усталость вроде той, что одолевает в горах, когда выходишь в путь на рассвете и тебя охватывает ужас перед тем, что предстоит: еще ничего не пройдено, а ты уже без сил. Мирбель небось считал, что придал своему лицу наиболее подходящее случаю выражение. Но Ксавье разглядел в этой маске хитрость твари, способной сбить с пути любого, помешать осуществиться даже самому высокому призванию. И тем не менее Ксавье не смог удержаться, чтобы не повторить имя: «Мишель».
— Почему вы ее бросили? Где она сейчас? Почему вы ее больше не любите?
— Вам я это скажу, да, вам скажу… Но для этого надо хоть немного времени.
Поезд, не замедляя хода, промчался мимо какой-то станции.
— Это, должно быть, Жювизи, — сказал Ксавье. — Вы уже не успеете мне рассказать, — добавил он тихо.
— Почему не успею? У нас впереди весь вечер, вся ночь. Другими словами, целая жизнь.
— Нет! — Ксавье повторил горячо: — Нет! Я буду за вас молиться, — добавил он. — Это тоже хорошо, даже лучше.
— Я спокоен. Я знаю, что вы меня не бросите.
В коридоре вагона было темновато, но станционные фонари на перронах, мимо которых проносился поезд, на краткие миги ярко освещали Жана де Мирбеля. В этих вспышках света он казался огромным.
Ксавье вернулся в купе, сел напротив человека, спавшего с открытым ртом, и постарался думать только о том, что ему надо купить завтра: ботинки и шерстяные носки. Да, и книги отца Мармиона, которых он не нашел в Бордо. И еще «Духовную жизнь» и «Проповеди» этой настоятельницы из Солема. Мирбель стоял в дверях — он заполнял весь проем.
— Аустерлиц. Осталось десять минут.
Он схватил без спроса чемодан Ксавье, вынес его вместе со своим в коридор и окинул Ксавье взглядом, в котором больше не сквозили ни хитрость, ни насмешка. У Ксавье возникло какое-то странное чувство: словно бы ночью на берегу моря он вдруг услышал вой сирены — сигнал какого-то неведомого бедствия.