— А мы еще как радовались за Павла Тимофеича, что они такую прекрасную партию делают! — замечает стоящий в углу маленький чиновничек, занимающий должность доверенного лица при особе его превосходительства.
— Что ж, пьян, что ли, он был?
— Должно быть, не без того-с, ваше превосходительство; они, смею вам доложить, довольно-таки этому привержены… только все больше в одиночестве занимаются-с и велят себя в этих случаях запирать… Ну, а тут и при народе случилось…
Генерал продолжает ходить и волноваться.
— И еще случай есть, ваше превосходительство, — робко говорит чиновник.
— Ну, что там еще?
— В Песчанолесье стряпчий с городничим-с… тоже на именинах дело было-с…
— Нельзя ли докладывать скорее, без мазанья!
— И стряпчий городничему живот укусил-с! — оканчивает скороговоркой чиновник.
— Господин Фурначев приехали, — докладывает лакей.
— Ну, этого зачем еще черт принес! — восклицает взволнованный генерал, — просить!
Семен Семеныч входит и улыбается. С одной стороны, он очень рад видеть его превосходительство в добром здоровье, с другой стороны, ему весьма прискорбно, что имеет сообщить известие, которого последствий никто, даже самый проницательный человек, предугадать не в силах.
— Да что же такое? неужто еще кто-нибудь подрался? — спрашивает генерал.
— Никак нет-с, ваше превосходительство, но наша губерния… впрочем, может быть, это и к лучшему-с…
— Да говорите же! что вы душу-то мне тянете!
— Ревизор, ваше превосходительство, ревизор к нам в скором времени прибыть должен!
При слове «ревизор» с генералом едва не делается дурно.
— Кто сказал «ревизор»? какой ревизор? откуда ревизор? — спрашивает он, вдруг весь вспыхнув и уже застегивая машинально пальто на все пуговицы.
— Успокойтесь, ваше превосходительство! — продолжает Семен Семеныч, — ревизор, сказывают, охотник больше до дамского общества…
— Гм… от кого же вы получили это известие?
— Есть в Петербурге один облагодетельствованный мною столоначальник-с…
— Это неприятно! это тем более неприятно, что тут же разом случились две пасквильные истории… Скажите, пожалуйста, вы были у Хрептюгина в то время, как Павел Тимофеич стекла бил?
— Как же-с; я был в числе приглашенных…
— Что же такое с ним сделалось? Вот чего я понять не могу!
— С Павлом Тимофеичем это нередко бывает, ваше превосходительство! только он до сих пор умел это скрыть-с. Сидели мы целый вечер, и все как будто ничего; и он тоже тут был — ну и тоже ничего-с… Только за ужином — должно быть, не присмотрели за ним, — вот он сначала хереску-с, потом мадерцы-с, да вдруг и встал из-за стола: «Музыканты! камаринскую!» — говорит. Я, видевши, что он уж вне себя, подозвал Хрептюгина и говорю ему: «Ведь Павла-то Тимофеича надобно убрать!» Не успел я это сказать, как уж и пошел по зале набат-с… Впрочем, это еще, ваше превосходительство, уладится: Павел Тимофеич уж объяснился с нареченным тестем…
— Ну, а слышали вы другую историю — это еще почище будет: в Песчанолесье стряпчий городничему живот прокусил!
— Ах, страм какой!
— Расскажи-ка, братец, расскажи! — обращается генерал к доверенному чиновнику, — нечего сказать, хорош сюрприз для ревизора будет!
— Были они, — начинает чиновник, — на именинном вечере; только и начал стряпчий хвастаться: «Я, говорит, здесь все могу сделать!» Ну, городничему это будто обидно показалось; он возьми да и ударь стряпчего по лицу: «что-то, мол, ты против этого сделаешь!» А стряпчий, как ростом против городничего не вышел, впецился ему зубами в живот-с…
— Ах, страм какой! — повторяет господин Фурначев.
— И вот, после этого милости просим тут пользу какую-нибудь для края принести! — говорит генерал, разводя руками.
II
Весть об ожидаемом приезде ревизора мгновенно разнеслась по городу. У тех из чиновников, у которых всякое душевное волнение выражается трясением поджилок, таковое совершилось благополучно. Город оживился, но это оживление было какое-то бездушное, похожее на ту суету, которая начинется во всяком губернском городе с утра каждого высокоторжественного праздника и продолжается ни более, ни менее, как до известного, судьбой определенного срока. Петр Борисыч Лепехин, охотник поиграть в двухкопеечный преферанс, внезапно вспомнил, что высшее начальство непоощрительно смотрит на такое невинное препровождение времени, и призадумался. Он почел долгом немедленно справиться об этом в Своде законов, и хотя ничего похожего на угрозу там не нашел, но на всякий случай, пришедши вечером в клуб, не только сам не торопился составить партию, но даже отказался наотрез от карточки, которую предлагал ему Порфирий Петрович.
Федор Герасимыч Крестовоздвиженский, пришедши в присутствие, потребовал немедленно к себе какие-то четыре дела («знаете: те дела, по которым…») и, обнюхавши их, вдруг пришел в восторженность, замахал руками и закричал: «Завтра же! сегодня же! катать их! под суд их!»
Иван Павлыч Вологжанин неутомимо начал разъезжать по всем знакомым и собирать полезные сведения о житье-бытье крутогорских обывателей, дабы, в случае надобности, преподнесть этот букет господину ревизору и чрез то заявить свою деятельность и преданность.
В будку, которая с самой постройки своей никогда не видала будочника и оставлена была без стекол, поставили первого и вставили последние.
Пожарных лошадей выкормили, как индеек Ивана Ивановича[14].
Словом, всякий готовился к принятию ревизора по-своему. Только частный пристав Рогуля оказал при этом твердость духа, достойную лучшей участи. Когда ему сказали, что будет, дескать, ревизор и не мешало бы по этому случаю поболее бодрствовать и поменьше спать, то он только поковырял в носу, испил квасу, до которого был большой охотник, и молвил:
— Знаем мы этих ревизоров! не первый год на свете живем!
Но самая хлопотливая и трудная часть деятельности выпала на долю генеральши Голубовицкой. Она кстати вспомнила, что бедные города Крутогорска что-то давно не получали никакого пособия и что такое благодетельное дело всего приличнее могло быть устроено в глазах ревизора. Поэтому на совете, составленном из лиц приближенных и известных своею преданностью, было решено: немедленно устроить благородный спектакль, а если окажется возможным, то и живые картины.
— Помилуйте, Дарья Михайловна! какие же могут быть у нас живые картины! вы посмотрите на наших дам! — возражает старинный наш знакомый, Леонид Сергеич Разбитной[15].
Но Дарья Михайловна, которая имеет весьма развитой стан и вообще удачно сложена, настаивает на необходимости живых картин. Выбор останавливается на четырех картинах: «Рахиль, утоляющая жажду Иакова»*, «Любимая одалиска»*, «Молодой грек с ружьем», «Дон-Жуан и Гаиде́*».
— Я могу взять на себя фигуру Иакова! — говорит молодой товарищ председателя уголовной палаты, Семионович, и поспешно прибавляет: — А если угодно, то и Дон-Жуана…
Дарья Михайловна в недоумении. Семионович, без сомнения, очень достойный молодой человек и отлично знает уголовные законы, но, во-первых, он имеет привычку постоянно издавать носом какой-то неприятный свист, а во-вторых, и фигура у него какая-то странная, угловатая… очень будет нехорошо! Дарье Михайловне хотелось бы отдать эти две фигуры учителю гимназии Линкину, который имеет и все нужные для того качества и к которому она чувствует род тихой дружбы.
— Вы, мсьё Семионович, будете слишком утомлены спектаклем, — говорит она.
— Это ничего, — отвечает Семионович, — я работаю скоро и легко…
— Ну, Гаиде́, Одалиска и Рахиль — об этих фигурах нечего и говорить! — вступается кругленький помещик Загржембович, — эти фигуры по праву принадлежат Дарье Михайловне; но кому отдать Ламбро?
14
См. «Вечера на хуторе» Гоголя: «Иван Федорович Шпонька» и т. д. (
15
О Разбитном можно справиться в «Губернских очерках», ч. 3-я: «Просители». (