Дюри побежал по краю расселины.
— Э-эй! — восклицал он. — Кто ты? Что случилось?
— Я здесь, — ответил из глубокой расселины прежний голос. — Помоги мне, коли ты крещеная душа.
Заглянув в пропасть, Дюри увидел человека в пальто, скорчившегося на дне, но разглядеть его как следует он не мог, потому что ступить на самый край рыхлого грунта было опасно.
— Поразительно! Как вы туда попали?
— Я упал вчера вечером, — простонал человек в пальто.
— Как, еще вчера вечером? И не могли выбраться?
— Это невозможно, здесь не за что ухватиться; когда я цепляюсь за куст, он с корнем вырывается из земли, и я тотчас же падаю обратно.
— Вот беда! Паршивое положение! И никто с тех пор не проходил здесь?
— Сюда никто не ходит. Я уж приготовился к самому худшему, когда вблизи послышался стук топора. О, благодарю тебя, господи! Помогите мне, добрый человек, я отблагодарю вас, кто бы вы ни были.
— О, охотно! С превеликим удовольствием. Я только думаю, как вам помочь. Может быть, опустить длинное деревце, а вы по нему влезете?
— Я очень ослаб от бессонницы и голода, — послышался из глубины слабый, измученный голос.
— Ах, бедняга. Погодите-ка!
Дюри вспомнил о яблоках, которые утром положила ему в карман госпожа Мравучан.
— Послушайте! Осторожнее! Я брошу вам парочку яблок, съешьте, пока я что-нибудь придумаю.
Он вынул яблоки и кинул их в расселину. Вдруг он испугался. Ах, ведь там и Веронкино яблоко! Что, если она рассердится?
— Нашли?
— Да. Спасибо.
— Прошу вас, не ешьте красное яблоко, оно не мое!
— Не съем.
— Вы, очевидно, человек образованный.
— Я глоговский священник.
Пораженный Дюри отшатнулся. Святой бог: глоговский священник! Ничего удивительнее он не мог услышать.
— Подождите немножко, ваше преподобие. Сейчас я вам помогу.
А ну-ка, за дело! Он побежал назад к коляске, что неподвижно стояла внизу, в долине, среди поднимающихся справа и слева бесплодных, изрытых горных склонов. Отсюда весь край выглядел так, словно внутренность расколовшейся маковки. Подходить к коляске не пришлось; услышав голоса, Дюри крикнул Яношу:
— Эй, Янош! А ну-ка, быстро снимай с коней упряжь и неси за мной, а лошадей привяжи к какому-нибудь дереву!
Янош повиновался, ворча, однако, и покачивая головой. Он никак не мог догадаться, что там стряслось, зачем понадобилась упряжь. Когда-то в девичьей он слыхал сказку о том, как дровосек Габор поймал однажды в лесу двух медведей для своей телеги! Не для того же барину нужна упряжь?
Э, все равно! Для чего нужна, для того и нужна. Он взвалил ее на плечи и понес за хозяином к расселине.
Там они связали обе вожжи и, держа валек за ременные постромки, спустили их вниз.
— Цепляйтесь, ваше преподобие! А мы с тобой, Янош, потянем вверх!
Священник сделал, как сказал Дюри: уцепился за удлиненную вожжу, напряг последние силы и, хотя крутая стена пропасти и теперь осыпалась под его ногами, счастливо выкарабкался на поверхность земли.
Но как он выглядел! Весь в грязи, весь в пыли, в глазах горечь ночных переживаний, к которым присоединялись изнурение и голод. На бедняге лица не было. Мы (то есть я и мои читатели), встречавшие его в последний раз молодым, напрасно ожидали бы увидеть красивое, покрытое нежным пушком лицо — теперь это был заросший щетиной мужчина: в его каштановых волосах кое-где пробивались белые нити — словом, долго пришлось бы вести поиски, пока глаз не обнаружил бы две-три знакомые черты. Только одно не изменилось: доброта и кротость, озарявшие его худое, серьезное лицо — настоящее лицо священнослужителя.
Он был поражен, увидев перед собой элегантно одетого молодого господина — здесь, на краю глоговского леса, это настоящее чудо!
— Ах, как мне отблагодарить вас за вашу доброту? — вскричал он с тем пафосом, который напоминал о запахах амвона.
Он сделал несколько шагов к источнику, чтобы умыться, но ноги его подкосились: он почувствовал острую боль в пояснице.
— Кажется, я ударился при падении, я не могу идти.
— Обопритесь на меня, дорогой господин священник! — ободрил его Дюри. — К счастью, моя коляска недалеко. А ты, Янош, сруби пока деревце для оси. Мы пойдем медленно.
Что и говорить, они шли медленно: священник плохо владел левой ногой, то и дело спотыкался о вымытые из земля корни деревьев, которые извивались в разные стороны, словно подпись султана. Как видно, здесь, под землей, лес еще продолжал жить в полной неприкосновенности, тогда как наверху место прежних великанов заняли карлики: калина да орех — жалкие кустарники, маленькие разбойники с большой дороги. На одном из них, по крайней мере, хоть растут красивые бело-красные цветы, и он надменно покачивает свисающими кистями, но другой для того лишь и существует, чтобы создавать человеку неудобства в пути.