Они вытащили наставки и повернули лодки вниз по течению. Теперь они плыли медленно, не гребя. Вода стояла еще высоко, но уже видно было по линии ила на стене тростников, что она спадает, что сверкающая поверхность оседает, воды уходят, катятся в туманные края, в неведомые земли, туда, за рубежи, к днепровским волнам, бегущим в Черное море.
— Вчера за Лугом сома поймали, пуда на четыре, — снова заговорил Иван.
— Взял инженер? — заинтересовались они.
— Нет, мясо, говорит, плохое. Сами варят и едят.
— Чего там плохое! Хотя, конечно, маленький сом лучше, — этак до полпуда. Побольше уже не так хорош.
Из чащи тростника быстро, бесшумно вылетела утка, взвилась вверх и понеслась по чистому небу, словно темный летящий крест. На тростник присаживались мелкие птички, певуче, торопливо щебетали, чем-то взволнованные. Вверху с пронзительным криком несся бекас, вытянув назад тонкие длинные ножки, а вперед — свой тонкий длинный клюв. За стеною тростника, на лугу, вдруг поднялся пронзительный птичий крик.
— Мальчишки яйца выбирают, — заметил Пильнюк.
— Мой вчера больше сотни принес, — похвастался Васыль, глубоко погружая весло. Брызнули, засверкав на солнце, капельки воды.
— Да, теперь их порядочно… Только уже много насиженных. Скоро с яйцами будет кончено.
— Ну, есть и хорошие. Моя вчера яичницу жарила, было чего поесть.
— Чибисовые яйца лучше всех.
— Ну, мне все одно. Только были бы. Да куда там, еще неделя, другая — и конец.
— Верно, верно…
Тростники становились ниже, осока редела. Течение стало быстрее и, наконец, вынесло лодку на вольный простор. Здесь река незаметно переходила в озеро. Они свернули наискось и быстро поплыли на другой край, где река снова вытекала из озера уже более быстрой струей. Отсюда виднелась деревня, спускавшаяся к воде по узкому клину холма. Стаи домашних уток хлюпались у того берега, проворные, ловкие, совсем похожие на своих диких сестер.
Снова погрузились в воду наставки и заплескались весла.
— Только диву даешься! Ловишь, ловишь, поймаешь три пуда — так отдавай один ему. Сколько человек наработается, вымокнет, намучится, а ему что? Живет где-то в городе, посадил тут этого своего какого-то, а ты на него работай… — говорил Данило, прижимая ногой верхний обруч наставки.
— Как-никак, за комасацию ему с нас следует… — успокаивал его Васыль.
— Комасации-то он еще и не начинал, а уж сколько рыбы в Пинск отправлено? И этак вот четырнадцать лет будет!
— Ну да, четырнадцать…
— Что-то вы, Саша, не очень хорошо этот договор составили.
Пильнюк взглянул исподлобья.
— Это кто же — вы? Все ведь соглашались! Кто тогда у старосты говорил, чтобы не подписывать? Никто. Все заодно были. Все, мол, хорошо. А я-то что? Подписался, как другие. А что там написано, и я прочесть не смог.
— Хмелянчук все поддакивал да поддакивал.
— Свою какую-то корысть в этом видел.
— А другой никто и рта не разинул!
— Тогда, у старосты, все как-то иначе казалось. Вот, мол, наловишь рыбы, продашь, а комасацию вроде как задаром тебе сделают…
— Задаром… А третий-то пуд где? Вы только посчитайте, сколько пудов он себе наберет.
— У старосты разговаривать — одно дело, а выйдешь на воду — оказывается, другое. Да хорошо, теперь еще рыбы много, а как она уйдет с водой, тогда что будет? Мало тогда за одним пудом ходить придется, пока его наловишь?
— Находишься, оно верно.
— Вот и получается, что только один Иванчук правду говорил.
— Петро?
— А то кто ж?
На минуту замолчали. Пильнюк стоял, уперев ногу в верхний круг наставки.
— Конечно, Петро правду говорил. Да что из того, дурак народ, всякий его обманет.
— А я вам вот что скажу: уж раз он захотел, инженер этот, все равно все по-своему сделал бы.
— Если б мы и не подписали?
— Что подпись? Уж он бы что-нибудь выдумал. Вот хоть и с Петром. Куда уж мужику против барина идти! Вон Иванчуку казалось, что он всем добро сделает, смело говорил, а что вышло? Только тюрьму себе заработал. Один инженерский донос — и получай десять лет. За коммунизм, говорят… Выходит, раньше Петро коммунистом не был, а только когда против господина инженера пошел, коммунистом стал? Может, потому народ и боялся.
— Может, и так, — согласился Данило, но Пильнюк покачал головой.
— А я тебе по правде скажу, Данило, что о страхе никто и не думал. А как стали толковать, сперва этот инженер, а за ним Хмелянчук, как оно все хорошо будет, так все и поверили. «Четырнадцать лет, — кто может знать, что за эти четырнадцать лет может случиться?» Это Хмелянчук так говорил, покуда еще инженера не было. Бумажка, мол, пропадет, а комасация останется. Да еще будто бы из города строго приказывали, чтобы комасация была проведена. Так если бы с инженером не договорились, все равно бы из города приехали и силком сделали. А потом плати им за это наличными… Да и на что это надо, чтобы они приезжали?