— И откуда наличные брать? — вздохнул Васыль.
— Вот видите! Так что, может, мы не так уж плохо сделали.
Совюк покачал головой.
— Да, продали бы рыбу, вот тебе и деньги. Купец ведь и из Пинска, и откуда хочешь приедет, если будет знать, что много рыбы купить можно. И дал бы дороже, чем по сорок грошей.
— Может, и по злотому бы дал, — за щуку, например.
— По восемьдесят грошей за сома, по пятьдесят за мелюзгу платили в прошлом году.
— Что теперь говорить? Подписано и крышка.
— Конечно, раз бумажка есть, ничего не сделаешь.
Вода сверкала солнечными бликами. Иван бросил в лодку щуку.
— Петра жалко…
— Конечно, жалко. Мало ли народу пропадает в этакое время? Вот как под Каменем было…
— Да уж там такое было… Из кожи полицейские лезли, сами не знали, что бы им еще сделать, как бы еще народ извести.
— Теперь там ни избы, ни плуга, ни бороны ни у кого нет, да и работать в поле некому… Хлеб весь спалили дочиста, скотину штыками покололи, а людей в тюрьму…
— На ярмарке рассказывали…
Пильнюк беспокойно оглянулся.
— Рассказывают, рассказывают, а потом из этого новое горе выходит.
Данило Совюк ловко высвободил щуку из сети.
— Во, жирная!.. Конечно, что толку жаловаться? Переменится что от наших разговоров, что ли?
— Не переменится.
— Осадник вчера опять в город ездил.
— И кто его знает, зачем?
— Может, с жалобой?
— Какая опять жалоба?
— Говорят, кто-то стрелял в него позавчера.
— Да что ты?
— Не знаю, бабы что-то говорили.
— Э, бабы, они наговорят… Кабы так, он бы в комендатуру пошел, зачем же в город?
— Нового, говорят, в комендатуру прислали.
— Мало им тех двух?
— Видно, мало. Теперь трое будут.
— Вон как.
Они продвинулись дальше, за купу ветел, со всех сторон окруженную водой. Из камышей поднялась утка.
— Этот, что у инженера служит, говорил, что бредень давать будет.
— Это как?
— За рыбу. И невод и бредень, кто что захочет. Продаст рыбку, а деньги себе возьмет.
— У меня невод порвался, надо бы новый купить. Конопли-то не было, не напряла моя баба, придется покупать. Раз он денег не требует…
— Выходит, все ему да ему ловить? А себе?
Они горько задумались. Над лугами кричали чибисы, блестя на солнце гладкими, отливающими зеленым металлом перышками. Серый журавль, как тень, двигался по высокой траве, сумрачной в сиянии погожего дня. Высоко в небе, широко взмахивая мощными крыльями, плыла цапля.
— Вот погодка!
— Такую бы к сенокосу.
— Может, и продержится.
— Трава в этом году не очень хороша.
— Сушь какая была, откуда же ей взяться?
— Только на Оцинке хороша.
— Еще бы, на Оцинке!
Солнце поднималось все выше. В ивах что-то зашелестело.
— Кухарчик лыко дерет на лапти.
— Пора и нам приниматься. Все уж изодрались. Осенью я больше ста пучков заготовил.
— И не диво, вас ведь четверо в избе.
Вода ослепительно сверкала золотом. Щуки все реже попадали в западню, все дольше приходилось бить веслом.
— Жарко, в глубину ушли.
— Пора домой, — заметил Пильнюк.
— Да, конечно, скоро уж полдень.
Они повернули и медленно поплыли по озеру к деревне. С длинных весел срывались капельки, переливались на солнце, дробились на тысячи сверкающих бриллиантов, огненным дождем падали в голубую воду. По самой середине озера плыла большая лодка под серым полотняным парусом. Он провис, ветру было не под силу надуть его, — легкому, едва заметному ветерку, дующему с востока, предвестнику долгих погожих дней и звездных ночей.
Со всех сторон возвращались лодки. Одна за другой выплывали они из тростников, из камышей, из ивовых зарослей, из-за всех излучин реки.
— Сколько народу на рыбалке!
— А что теперь и делать, если не рыбу ловить?
— А за деревней — и на реке, и на болотах — всюду ловят.
— Ну, там-то хоть для себя.
— Зато и рыбы меньше.
— Меньше-то, конечно, меньше. Откуда ей там быть?
Лодка быстро перерезала озеро наискось. В сияющем воздухе раздавалась песенка: