— Ну, это еще мы поглядим!
Хмелянчук сновал в толпе и вмешивался в разговоры.
— Теперь уж так, каждому земля. То конюхом был, служил в именье, а теперь будет у себя хозяйничать.
— Как же это так? — дивилась Паручиха.
— А уж так… Ведь советская власть…
— Так это какую же землю они будут брать?
— Усадебную, наверно, ведь они в усадьбе служили, — невинным тоном предположил Хмелянчук.
— Ну, этого не дождутся! Усадебную! Самую-то лучшую землю!
— Тише, вы! — прикрикнул Семен.
Они немного успокоились, но продолжали ворчать исподтишка:
— Вон сколько их набралось… Этакий всю жизнь за конским хвостом у помещика ходил, а теперь — землю ему давай! Всей-то ее сколько?
— В Порудах больше помещичьей земли забрали, чем у нас. Там бы им пусть и давали…
— Ну да! В Порудах сделали какой-то там… совхоз или как его?
— Чего это?
— Ну, стало быть… К государству перешла земля…
— Видали? Как это всегда выходит! Только бы бедного человека обидеть. Столько земли! Что у них своей земли мало, что ли?
Батраки сбились в тесную кучку и неуверенно поглядывали на мужиков, сразу поняв, в чем дело. Только Лучук, который, по слухам, сидел когда-то в тюрьме, смотрел дерзко и не обращал внимания на ворчание мужиков.
— Ну, начнется там или нет? — спросил он громко.
Паручиха негодующе посмотрела на него:
— Глядите, как распоряжается! Хозяин!
— Такой же теперь хозяин, как и вы, — отрезал Лучук.
— Еще поглядим, — поджала губы Паручиха, но батраки уже, не обращая на нее внимания, потихоньку переговаривались с Лучуком. К ним подошел и Семен.
— И Семен за них, — мрачно заметил Рафанюк.
— А что ж, голяки… Свой своему поневоле брат.
— Потише, вы! Постыдились бы! — возмутился Данила Совюк.
Они притихли.
— Да есть этот Овсеенко или нет его? — снова потерял терпение кто-то из толпы, но в этот момент из канцелярии вышел Овсеенко с кипой бумаг подмышкой. Он занял место за столом и сразу взял слово. Он говорил долго и витиевато. Опять мелькали слова, которых они не понимали, но всем было ясно одно — будут делить помещичью и поповскую землю. У всех заблестели глаза.
— У кого есть какие вопросы?
Минутное колебание. Наконец, выступил Рафанюк.
— Вопрос у меня такой. Делить землю — это правильно. Был пан, теперь нет пана. Это тоже правильно. А как же поп? Поп-то ведь здесь…
Толпа заволновалась:
— Ишь, нашелся поповский слуга!
— На что попу столько земли?
— Все-таки как же так, отнимать? — высказала свои сомнения Мультынючиха.
— А очень просто! — резко ответил Семен.
— Потише, товарищи! — крикнул Овсеенко и стал торопливо перебирать в голове инструкции. «Не оскорблять религиозных чувств». Как же с попом, религиозное это чувство или нет? Возглас Мультынючихи сбил его с толку.
— Да много ли этой поповской земли? — деловито заметил Хмелянчук, и Овсеенко ухватился за это замечание.
— Ну, хорошо, товарищи, я вижу, что по этому вопросу нет единодушия…
— Как так нет? — возмутились Семен, Совюки и группа батраков. — Забрать землю — и все! Мало он брюхо растил, мало людей обдирал?
— Чего обдирал? Столько же брал, сколько и другие, — выступила в защиту попа еще какая-то баба.
Овсеенко махнул рукой.
— Товарищи, прошу успокоиться! Так как единогласия нет, то отложим этот вопрос на другой раз! Сейчас на повестке дележ помещичьей земли. У кого есть вопросы?
Хмелянчук поднял руку.
— Говорите, говорите, — обрадовался Овсеенко. — Даю слово товарищу Хмелянчуку.
— Я хотел только спросить… Как это будет? Поровну, что ли?
— Как это поровну? — удивился Овсеенко.
— Да вот, кто и как будет получать? По сколько? — уточнил Рафанюк.
— Те, у кого ничего не было или у кого мало было! — выкрикнул Семен.
Рафанюк возмущенно взглянул на него:
— Чего же орать-то…
— Глядите, какой нежный!
— Тише, товарищи, — волновался Овсеенко. — Понятно, что землю получат безземельные и малоземельные…
— Малоземельными считаются это если, к примеру, по сколько моргов?
— Уж, верно, не столько, сколько у тебя! — насмехался Данила.
Рафанюк съежился, нырнул в толпу и затерялся в ней.
— Деревенские землю получат? — спросил еще кто-то.
— Понятно, жители деревни — малоземельные, безземельные…
— Таких, чтобы совсем земли не было, у нас, скажем, нет, — возразил кто-то.
— Да неужто? — насмешливо выкрикнул Лучук. — Не видели здесь таких, а?
Мультынючиха набралась храбрости:
— А как будет с батраками, которые у помещика работали?
— У них никогда и не было земли, что им!
— Может, им бы поискать работу в городе, что ли, — сердобольно советовала Паручиха.
— Постыдились бы вы! — возмутился Семен.
Лучук смеялся во все горло.
Овсеенко не совсем понимал, что здесь происходит.
— Те, кто работали в усадьбе, разумеется… Они обрабатывали землю ради чужой пользы, чужой выгоды… А теперь получат эту землю в собственность.
— Такой шум подняли, а теперь вон что, нищих наделять! — горько жаловалась Мультынючиха. — Тогда нечего было и людей отрывать от картошки. Пусть их берут, пусть подавятся…
— Хватит и вам и им, — вмешался Данила.
— Не так уж и много ее, этой земли.
— Ишь, сразу мало стало, как себе примеривать начала…
— Товарищи, прошу успокоиться! — Овсеенко уже колотил кулаком по столу. — Так мы ни к чему не придем!
Мужики успокоились, испугавшись, что он прервет собрание. Овсеенко снова долго и витиевато объяснял. Разворачивал планы, которые достал в усадебной конторе.
— Теперь каждый скажет, сколько у него земли.
— Ну да, чтобы мошенничали! — возмутилась Паручиха.
— Этак каждый сбрешет!
— Это ты бы, может, сбрехала! Не все такие жадные, как ты!
— И верно! Знаем мы вас!
Семен вскочил на стул.
— Слушайте, чего тут спорить? Есть же планы, которые Карвовский делал для комасации! Взять планы, там все есть — что, где, сколько. Так лучше всего будет: никто не ошибется, никто не обманет!
Овсеенко рассердился на себя, что не догадался раньше спросить об этих планах.
— Ладно, товарищи. Возьмем планы и по планам все разделим. Перепишем безземельных, сделаем все как следует.
В первый день на этом и кончили. Но наутро несколько человек уже сидели у Овсеенко, помогали ему подсчитать и вымерить, чтобы все было по справедливости. Деревня лихорадочно ждала.
Несколько дней мужики сидели над планами, кропотливо разбирались в них. Но однажды Овсеенко поднялся из-за стола, поправил пояс и оглядел собравшихся:
— Ну что ж, товарищи, пойдемте делить.
В толпе пронесся шепот. Теснясь в дверях, высыпали все на дорогу.
— Начнем с усадьбы, — сурово сказал Семен. За этой суровостью таилась еще не верящая самой себе радость, нечеловеческое счастье, рвущееся наружу вопреки воле и желанию.
— Конечно, с усадьбы начинать, — поддакнули бабы. Двинулись густой толпой, плечом к плечу. Сперва шли медленно. Потом ноги сами понесли все быстрее, быстрее, так что Овсеенко, который сперва шагал впереди, потный и запыхавшийся, очутился в самом хвосте, где торопливо ковылял хромая Рузя.
— Куда так торопиться? Поспеем! — весело окликнул он бегущих, но они не слушали. Их подгоняло вперед горячее нетерпение, долгое ожидание, сдерживаемое днями подсчетов и совещаний.
Усадьба опустела: управляющий куда-то сбежал в первые же дни, часть прислуги разбрелась по своим деревням. Хлеб был давно убран, золотилось жнивье, рыжели остатки картофельной ботвы, из-под которой бабы уже давно, кто мотыгой, а кто и просто руками, вырыли всю картошку. Завидев приближающуюся толпу, навстречу ей, улыбаясь, вышли Ивась и Степа, которые остались по поручению деревни присматривать за скотом и инвентарем.
Все, как по команде, остановились на краю большой полосы. И, как по команде, все головы обнажились. Стало тише, чем в церкви. Овсеенко выступил вперед, но не успел и рта открыть, — его опередил Семен. Он вышел на борозду и стал лицом к толпе.