Невысокие молодые сосенки стали перемежаться с кустами, с тоненькими грабами. Все это так перепуталось и переплелось, что идти можно было только по узкой тропинке — по обе стороны стояла плотная живая изгородь.
— Здесь уже кто-то проходил, — заметил Павел. — Тропинка протоптана.
— Может, лесники.
— А то и не лесники. Кто знает, где теперь Пискор.
— Думаете, он?
— В лаптях кто-то шел, ясно видать.
— Может, и Иван.
— Вот почему этот полицейский теперь не заходит в Ольшины. Наверно, в этих краях Ивана ищет.
— И как только он зимой скрывается, господи боже…
— Конечно, трудно, беда. Да что поделаешь? В тюрьме тоже нелегко.
Она умолкла, подумав о Сашке. О тех пяти месяцах, которые ему оставались до освобождения и которые теперь уже прошли. Упираясь лбом в желтый полушубок, она бессознательно следовала за отцом.
Но вдруг почувствовала, что тот остановился.
— Это еще что за черт?
Неподалеку что-то шумно зафыркало. Ольга не успела опомниться, как Павел стремительно оттолкнул ее в сторону, в сбившийся колючий кустарник. Она не упала, ее задержала плотная стена кустов, с которых поднялась снежная пыль. Павел и сам как можно глубже втиснулся в кустарник. И тут только Ольга увидела.
Тропинка была узкая. Прямая, как просека, она глубокой расщелиной тянулась между засыпанными снегом кустами. А по тропинке мчался, как лавина, огромный дикий кабан.
Все разыгралось в мгновение ока. Павел отскочил, кабан прыгнул, и тотчас на него обрушился удар высоко занесенного топора. Ольга почувствовала дурноту. Кабан, как буря, пронесся мимо.
— Ворочается! — крикнул Павел.
С фырканьем, грохотом, словно табун лошадей, кабан опять мчался на них.
И снова удар топора. Яркая, пламенная кровь хлюпнула на белизну снега. Зверь захрипел, покачнулся и побежал по тропинке дальше, теперь уже не безумным бегом атаки — видно было, как он покачивается, как виляет из стороны в сторону мощный зад. Вот он исчез. На тропинке остался явственный след, красная полоса. На заснеженных ветках пылали огнем красные брызги.
Ольга стояла, не в силах перевести дыхание, прижимая руками сумасшедше бьющееся сердце. Взглянула на отца. Он был бледен как полотно.
— Кабан… Видно, вспугнул его кто-то, что он так несся. Да вылезай ты из этих кустов, девка, вылезай.
Он осмотрел лезвие топора.
— Далеко не уйдет. Два раза по башке получил, смотри, сколько крови… Уж мы его найдем по следу.
Она испугалась.
— Хотите идти по следу?
— Один-то я не пойду, не такой дурак! В него хоть и пулей попадешь, и свалится, а все равно еще вскочит и бросится. Случалось. Бросим-ка мы эти дрова, надо идти в деревню, скликать людей.
Они повернули обратно в деревню. Снова пришлось протискиваться сквозь густой низкорослый сосняк, снова лесная дорога, снова тропинка через замерзшую реку, где местами из-под разметенного ветром снега появился синеватый лед, а у берегов чернели проруби.
— Кого бы позвать? Совюков разве, но этого мало, ведь их теперь только двое с тех пор, как Васыля забрали… А кабан пудов двадцать весит, да и дорога дальняя.
Совюки были дома. Ольга забежала еще в соседнюю избу позвать Кузьму. Вчетвером они и отправились в лес. Павел нес длинную жердь и ремни.
— Неужто он так на вас и бросился? — недоверчиво переспрашивал Данило Совюк.
— Прямо на нас! Видно, спугнул его кто-то.
— Если бы еще самка с поросятами, по осени, когда они маленькие, ну, это бывает, но чтобы кабан…
— Уж не знаю, а только он кинулся раз, а потом, когда я хватил его по башке, еще раз.
— Кто его знает, где он теперь. Живучая бестия, может, уж бог весть куда забежал.
— Как бы не так! Весь топор в черепе у него увяз, далеко ему не уйти!
— Поискать можно. Найдем так найдем, а нет, так дров из лесу захватим.
— С чего это мы его не найдем? — сердился Павел, раздраженный сомнениями соседей.
Идти по двойному следу, проложенному им и Ольгой, было теперь легче, они быстро выбрались на тропинку в зарослях.
— Ну и кровищи же!
— А что я говорил?
— Все в крови, аж на кусты брызгало.
— Понятно, ведь на бегу, да еще из головы!
— Надо же так хватить по башке! Страх глядеть!
— А что было делать? Тут узко, не разминешься с ним. Ведь прямо на нас несся. А клыки! Во какие, будто ножи!
Они осторожно подвигались вперед по замерзшим уже пятнам крови.
— Прямо по тропинке убегал.
— Пока по тропинке, ничего. А кто его знает, куда он потом свернул.
Над лесом послышалось карканье ворон. Мужики невольно все подняли головы, но на небе ничего не было видно.
— В лес свернул.
Они двинулись дальше. Сначала красные пятна на снегу резко бросались в глаза. Затем они стали уменьшаться. Совюков снова одолели сомнения.
— Меньше кровоточить стал.
— Заберется куда-нибудь, залижет раны, а к осени опять придет жрать картошку под деревней.
— Может, ты ему только кожу на голове распластал?
— Из кожи столько крови?
— Бывает… Я как-то палец порезал, сейчас и знака не осталось, а тогда кровь лилась, как из дырявого горшка.
— Вон, глядите! — торжествующе крикнул Павел.
Они увидели большое углубление, обильно политое кровью. Видимо, здесь кабан упал, но у него еще хватило сил подняться и неуверенной, зигзагообразной походкой пойти дальше.
— Слабеет.
— Ну и огромный, ишь как истоптал снег кругом.
— Идите, идите.
Они проваливались в сугробы, ускоряли шаги там, где снег был помельче, обливаясь потом, продирались сквозь чащу. Павел прикрепил ремнем нож к жерди, Совюки сжимали в руках топоры.
Кабаний след вел их извилистой тропинкой на восток, к трясинам. Летом там шумела, как море, буйная, огромная трава и почва подавалась под ногами, но сейчас трясины были скованны морозом, засыпаны снегом, и по ним можно было пройти. Они оставили позади себя приольшинский лес, замерзшее озерцо и очутились в дебрях, где никогда раньше не бывали. Теперь они уже догадывались, куда скрылся раненый кабан. Он бежал в недоступные в летнее время «Нетры», на поросшие лозняком и тростниками островки, утопающие в море трясин, защищенных лесом, ручьями, целой сетью потоков. Летом он был бы недостижим. Но зима заключила против него союз с человеком. Заросшие островки темнели на фоне белой равнины, кабаний след был отчетливо виден. Вот он обошел кругом один островок зарослей и нырнул в другой.
— Ну, мужики, теперь помаленьку, помаленьку.
Они осторожно крались по островку. Но скрип снега раздавался на весь лес, кабан не мог его не слышать.
Следы запутывались. Видимо, зверь некоторое время кружил на месте, раздумывая, где нырнуть в камыши.
— Сюда, сюда, здесь кровь.
Угрожающее хрюканье послышалось прямо перед ними. Они остановились.
— Здесь.
Они шли шаг за шагом, раздвигали лозняк и кустарники, глубоко проваливались в ямы, ухабы, в скрытые под снегом груды гниющих растений и веток.
— Вот он, — сдавленным шепотом сообщил Кузьма.
Теперь его увидели все. В спутанной чаще кустарника, проросшего почерневшим тростником, лежала бурая глыба, огромная и неподвижная, словно обломок скалы. Кабан свалился на бок, его маленькие бегающие глазки горели от боли и ярости. Заметив людей, он рванулся, пытаясь встать на ослабевшие ноги. Окровавленная башка приподнялась, сверкнули огромные желтоватые клыки.
— Вот теперь!
Павел нацелился. Укрепленный на длинной жерди нож позволил нанести удар, не приближаясь к животному. Кабан пронзительно заверещал и еще раз попытался поднять неподвижный зад. Но лезвие ножа снова искало его сердце — и нашло. Животное тяжело рухнуло наземь. Кровавая пена выступила на морде.
— Осторожно, он еще может кинуться! — предостерегал Павел, но Данило подскочил и два раза рубанул по неподвижной голове.
— Мертвый!
— Пудов двадцать будет.
— А то и больше!
— Старый кабан, одиночка…
— Больше того, что Рафанюк осенью убил.