Я шел по берегу и остановился. Мне показалось, что кто-то на меня смотрит. Предчувствие не обмануло.
Большая лягушечья голова пялила на меня свои очи.
В них было столько любознательности!
Я сделал шаг, и любопытство лягушки уступило место страху.
Она нырнула и молниеносно пошла по самому дну вдоль шоссе, как грузовик.
Она и скорость набрала такую, что могла бы сейчас соперничать с грузовиком, да и мутный рыжий хвост, который за ней тянулся в воде, был так похож на пыльный летний хвост грузовой машины!
— Я тебе, милый человек, признаюсь, — говорит мне бригадир колхоза Егор Семеныч Колчин, — что большевики сотворили, то и бог не смог сделать. Раньше своего собственного — никому бы щепки не отдал, а сейчас идешь мимо сарая и амбара своего и даже памяти на них нет, будто и не ты заводил!
Утро уже высоко подняло в небо свои звоночки, и редко какой жаворонок вздумает петь на пашне. За березовым леском невероятно горластое покрикиванье трактора. Он вышел ко мне навстречу, я бы сказал, озорно, земля с лемехов сваливалась с веселой поспешностью, а сами лемеха радовали глаз безупречной зеркальностью.
Оживленность шла от водителя машины.
За рулем сидел Костя Жуткин. Это его первый сезон на тракторе, парню в охотку!
Увидев меня, Костя остановил трактор, встал по стойке «смирно», отдал мне честь и браво, по-солдатски, заговорил:
— Описывать меня думаешь? Костя, двадцать восемь лет. Воевал. Два ранения. Двое детей. Вся мечта — купить дом.
— А где же романтика?
— Вот она! — и, ни секунды не теряя, стал заливать воду в радиатор.
На приеме в партию тракториста Ивана Портнова попросили рассказать биографию. Иван долго не знал как начать.
— А ты своими словами, — подбадривал секретарь райкома.
Кажется, что очень просто своими словами, а ведь может ли быть что труднее!
Вот тут-то и приходит робость, когда из себя свои слова начинаешь доставать.
И, как всегда бывает, если сумеешь, то обязательно народ подхватит эти слова, не раз повторит их.
Так было и с Иваном Портновым. Из уст в уста передавали, что он рассказывал так:
«Моя биография как стеклышко.
Первое дело — родился.
Второе дело — вырос.
Третье дело — работать научился.
Все!»
Вопросов к нему не было.
Пшеница в это лето так удалась, что, прежде чем запустить в нее комбайн, решили нажать сноп в кабинет председателя. В руках у Анисьи Ширшиковой старинный серп. По-бывалошному, величаво, не торопясь, подрезала она стебли пшеницы и горсть за горстью клала на пояс. Все смотрели на ее работу. Старым людям что-то мерещилось свое — молодость, сохи, лукошки, сивки и бурки. Молодым не верилось, что серп — это всерьез.
Когда сноп был нажат и туго перевязан, Анисья, попестовав, легонько кинула его на руки сорокалетней Романихи.
Та поймала, уложила его, как дите, на руки и стала покачивать.
— Первенец! — сказала она.
Тонкий ситец скульптурно вылеплял ее груди, вскормившие троих детей.
От Романихи сноп перешел к Лизавете Пучковой. И та его взяла, как младенца.
— Хватит вам качать! — не утерпел Митя Жуткин, всегдашний спутник колхозных баб на всех работах.
Он взял сноп, поставил его стойком, отошел и скомандовал:
— Ша-го-о-ом арш!
Сноп не двигался.
Зато с другого конца в пшеницу врезался комбайн, и все пошли смотреть его работу.
Первенца вез в правление колхоза сам председатель. Он то и дело останавливал бричку и показывал:
— Вот она какая у нас — как на плакате!
Нового человека в деревне рассматривают отовсюду в сотни глаз. Из окон, из огородов, со двора, с крылец направлено на него деревенское любопытство. Землемера заметили более активно, чем всех. В этом был повинен его внешний вид.
На телеге сидела молодая не по летам полная женщина лет тридцати с небольшим. На шее, поверх синего плаща, покоился белый шелковый шарфик, из-под черной шляпы выбивались черные волосы, в точности, как у попа.
Подвода с землемером остановилась около сельпо. Люба, продавщица, всегда на крыльце.
— Девушка, папиросы есть?
— Есть.
Люба вынесла пачку папирос и дотянулась через перила к деньгам.
Телега тронулась.
По всей деревне загудело беспроволочное радио:
— Курит!
Даму в черной шляпе определили на квартиру у двух старых дев-вековух. Беспроволочное радио опять передало:
— У монашек остановилась.
Землемер обошла наши скудные глинистые земли и, покуривая, говорила вечером управляющему фермой: