Когда-нибудь два эти потока людей встретятся, сольются, и от этого слияния пойдет новый народ.
Мы подошли с учительницей Полиной к дому бабки Труновой, чтобы поговорить с ее внучкой, не сыграет ли она роль в пьесе. Бабка появилась на крыльце с курицей, браня ее за какую-то оплошность.
— Где Люба? — спросил я.
— По батожья́ ушла.
— По что?
— Ну, по столбцы́.
— По что?
— Ну по петушки.
— По что? По что?
— По стебени́.
— Не понимаю вас.
— Ах, батюшка, какой ты бестолковый. По щавель!
— Как вы, бабушка, много синонимов знаете! — восхитился я.
Она вдруг взглянула на меня глазами доброй родственницы и спросила:
— А откуда вы знаете, что сын Леня у меня был?
Под вечер воздух стал острее, резче.
С полными ведрами воды остановился я на подъеме отдышаться, и как раз против меня выросла фигура инвалида дяди Саши Горохова с неразлучными костылями.
Он смотрел в небо.
Над колодцем висела половинная долька луны. Облака наезжали на нее толстым слоем и все чаще начинали рваться, оголяя голубой эфир. Против месяца, когда он был в облаках, теплилось светлое пятнышко, словно кто стлал в этом месте свежую солому.
Долго мы смотрели с инвалидом в небо, следя за переменами погоды с тепла и снегопада на мороз и вёдро. За все это время дядя Саша сказал только одно слово:
— Прореживается!
С той стороны, где заходило солнце, не было голубых проемов, там свинцовая толща облаков только светлела и все по-новому и по-новому выслаивалась. Какая-то невидимая рука непрерывно меняла декорации небесной сцены. Под одним свинцовым занавесом обозначался другой, за другим — третий, и все, что ни свершалось в это время на небе, всеобъемлюще выражалось одним словом — прореживается.
С крутого истерминского склона я спрашиваю Егора Соловьева, заядлого отрепьевского рыболова:
— Что делаешь?
Он разгибается над берегом:
— Очищаю реку от щук!
Ну сказал бы, что ловит рыбу, нет, обязательно словечко ввернуть, задеть за живое, чтобы запомнил ты не только загорелое, обветренное лицо, хитроватые глаза, выцветшую гимнастерку времен Отечественной войны, но и заковыристое, хитрое, как он сам, выражение. Язык — одно из самых ярких проявлений народного бытия, он, как окна в доме, освещает всю внутреннюю жизнь народа.
Умерла очень древняя бабка у очень скупого человека. Долго поминал он бабку в разговоре и всегда заключал:
— Да, большой замок мы от своего дома потеряли!
Давненько не был я на Истерме, и вот теперь, сойдя с поезда, шарю глазами, чтобы найти знакомого и узнать, как жизнь.
Догнал Ковалеву бабку, которая, несмотря на свои семьдесят с лишним лет, бойко семенит по тропинке.
— Что нового, бабушка?
— Дождь был, — сообщает она с такой радостью, словно у нее прибавилось число внуков. — Такой, Витя, дождь был — куда с добром! — теплый, с припарком, с воспарением! Огурцы цветут, у травы подседок пошел, спасибо господу богу, из большого кармана дал.
Она больше ничего не рассказывала, считая, что это была самая большая новость.
Меж двух деревень, в крутом склоне оврага, на целую четверть от земли поднимается живой сноп воды — новость весны пятьдесят третьего года.
Пройдут мимо школьники, радостно воскликнут:
— Родник!
Пройдет пожилой кузнец из соседней деревни, остановится, не утерпит сказать вслух:
— Родник!
Выедет тракторист на холм, прибежит посмотреть.
Почему все так радуются роднику — небольшому источнику воды?
Прямой пользы от него нет, надобности — тоже. Откуда же в нашем народе такая любовь к родникам? И слово-то для его названия придумали яркое, самоцветное, нестареющее.
Давно знаю Мефодия Печенюка.
Ему под шестьдесят, а он крепок, хотя и побаливает, парится, растирает ноги, пьет какой-то настой.
Мефодий — отличный плотник. Если бы все так писали пером, как Мефодий работает топором, давно бы пришел на землю золотой век литературы.
Любо глядеть на Мефодия, когда он, сев верхом на угол, действует топором, выбирая пазы. Щедро летит щепа, движенья точные, лицо сияет от вдохновенья.
Живет Мефодий с Марфой, которую почему-то все зовут Мартой. Ребятишек у них нет, но другому отцу своих детей столько не вырастить, сколько Мефодий племянниц повырастил да замуж повыдал за хороших мужей.