19
Пить скорее сок березы
Буду, лить чем белы слезы,
Что попал на стол теленок,
Дитя слабое пеленок.
Слезы вымой, дед любимый,
Резво по снегу пляши.
Слезы вымой, подсудимый,
И улыбкой насмеши.
20
«Ишь ты выдумал какое,
Что, уха я иль жаркое?
Сами знаем, было б худо,
Будь я подан вам на блюдо
Руки кверху, ноги в боки,
Раз и два, два, два и три.
Мы же смотрим резвооки.
Крепче, милая, смотри».
21
Раскраснелся он и вымок
От скачков и от ужимок.
Лихо, лихо дед плясал,
Снег на елки разбросал.
Как награду чудной прыти
Этих добрых старых ног,
Не пойти ль и раздобыта
Победителю венок?
22
«Быть спящими обязанность,
Но тут есть недосказанность.
Не уйду я, дам присягу,
Здесь всхрапнуть я только лягу».
«Вот что, дед, брады не комкай,
Борода твоя чиста.
Ляг, но раньше почеломкай
Меня в красные уста».
23
«Это дело, это любо,
Протяни, мальчишка, губы.
Это точно есть обычай,
Смена власти и величий.
Эх, я лихо расплясался,
Вспомнил молодость свою,
Даже горб мой зачесался,
Что тут делать, не таю».
24
Посмотрите, засыпает,
Даже голубь улетает,
Чтобы сну не помешать,
Чаши сна не осушать.
«Вот что, слухай, детвора,
Не хотел я остепениться,
Теперь вижу, что пора!
Жизнь уходит прочь, изменница.
25
На пуховой, на постельке
Вас качал я в колыбельке,
А теперь я отхожу
И не очень я тужу.
Сам, вы видите, устал
И уж жребий жизни вынул.
Кубок жизни опростал
И дном кверху опрокинул».
26
Кто узнает, кто поведает,
Что о чем во сне беседует.
Будет гость наш хорохориться,
Станем петь, за песней спорится.
Жизнь веселые остроты
Замышляет и находит.
Тот пришел, а тот в ворота
В те же самые уходит.
27
Я боюсь, что ненароком
Мы напомним о жестоком.
Лучше будем, сестры, тихи,
Избегая слов шумихи.
Это верно и умно,
Надо спящего щадить.
Но сейчас уже темно,
Скоро полночь будет бить.
28
«Так-то так, – сказал, кто слышит,–
Посмотрите, он не дышит».
Что? Неправда! Быть не может.
Да, рот ветра не тревожит.
Грудь крепка и неподвижна,
И ее застыла кузница.
Красота лица так книжна,
Уж другого мира узница.
29
В глубине глаз темносиней
Тает вестник вьюги, иней.
Уронив на жизнь намеки,
Остывает краснощекий,
Белобрадый старый год.
Так печалью веют тучи,
Озарив собой заход,
Обагрив гор снежных кручи.
30
Год – младенец, будь приветлив.
Каждый вождь в начале сметлив.
Всё обман и суета,
Эта жизнь и жизнь та.
Мы же видим: точно пар,
Подымается он к тучам
И венками легких пар
Помогает быть летучим.
31
Позабыв игру и песенки,
Взмахом крыл поставив лесенки,
Улетает в небеса
Года старого краса.
Мы крылом гробницу движем.
Старый дедушка малинов
И следит, в гробу недвижим,
Стрелку страшных властелинов.
32
То, что будет, чья вина?
Старость люди не забыли.
Но что будет впредь страна,
Где сердца давно уж были?
Новый год, смеясь, я встречу,
Встречу хладен и спокоен.
Так готов рассеять сечу
Каждый умный светлый воин.
Декабрь 1912
Хаджи-Тархан*
Где Волга прянула стрелою
На хохот моря молодого,
Гора Богдо своей чертою
Темнеет взору рыболова.
Слово песни кочевое
Слуху путника расскажет:
Был уронен холм живой,
Уронил его святой,–
Холм, один пронзивший пажить!
А имя, что носит святой,
Давно уже краем забыто.
Высокий и синий, боками крутой,
Приют соколиного мыта!
Стоит он, синея травой,
Над прадедов славой курган.
И подвиг его и доныне живой
Пропел кочевник-мальчуган.
И псов голодающих вторит ей вой.
Как скатерть желтая, был гол
От бури синей сирый край.
По ней верблюд, качаясь, шел
И стрепетов пожары стай.
Стоит верблюд сутул и длинен,
Космат, с чернеющим хохлом.
Здесь люда нет, здесь край пустынен,
Трепещут ястребы крылом.
Темнеет степь; вдали хурул
Чернеет темной своей кровлей,
И город спит, и мир заснул,
Устав разгулом и торговлей.
Как веет миром и язычеством
От этих дремлющих степей!
Божеств морских могил величеством
Будь пьяным, путник, пой и пей.
Табун скакал, лелея гривы,
Его вожак шел впереди.
Летит как чайка на заливы,
Волнуя снежные извивы,
Уж исчезающий вдали.
Ах, вечный спор горы и Магомета,
Кто свят, кто чище и кто лучше.
На чьем челе Коран завета,
Чьи брови гневны, точно тучи.
Гора молчит, лаская тишь,
Там только голубь сонный несся.
Отсель урок: ты сам слетишь,
Желая сдвинуть сон утеса.
Но звук печально-горловой,
Рождая ужас и покой,
Несется с каждою зарей
Как знак: здесь отдых, путник, стой!
И на голубые минареты
Присядет стриж с землей на лапах,
А с ним любви к иным советы
И восковых курений запах.
Столбы с челом цветочным Рима
В пустыне были бы красивы.
Но, редкой радугой любима,
Она в песке хоронит ивы.
Другую жизнь узнал тот угол,
Где смотрит Африкой Россия,
Изгиб бровей людей где кругол,
А отблеск лиц и чист и смугол,