Впрочем, он решился отпереть двери путешественникам и впустил их с явным неудовольствием и только после неоднократных их уверений, что они явились без дурных целей.
Однако, приняв путников, хозяин венты оказался по отношению к ним любезным и услужливым лишь настолько, насколько эти качества свойственны мексиканскому трактирщику, принадлежащему, заметим мимоходом, к самой негостеприимной нации.
Хозяин постоялого двора был маленьким тучным человеком с кошачьими манерами и угрюмым взглядом, довольно пожилым, но тем не менее живым и энергичным.
Когда путешественники поставили лошадей в корраль, перед связками альфальфы [14], а сами поужинали с аппетитом людей, только что совершивших большой переход, то некоторая холодность, установившаяся было между ними и трактирщиком, совершенно исчезла после нескольких глотков каталонского рефино [15], любезно предложенного хозяину канадцем. Затем между ними завязалась самая задушевная беседа. Ребенок, заботливо укутанный охотником в теплое сарапе [16], спал спокойным сном, свойственным этому счастливому возрасту, для которого жизнь заключается в настоящем, а будущего не существует.
— Ну, приятель, — весело произнес Транкиль, наливая трактирщику стакан рефино, — кажется, вы здесь неплохо устроились?
— Я?
— Конечно! Ложитесь вы спозаранку, и я готов биться об заклад, что и встаете вы очень поздно.
— Что же мне еще делать в этой проклятой глуши, куда я попал, надо полагать, за свои грехи?
— Значит, путешественников бывает мало?
— И да и нет. Это зависит от того, что вы подразумеваете под словом «мало».
— Вот как!.. Мне кажется, что это слово имеет только один смысл.
— Нет, два, и притом совершенно различных.
— Ба-а! Любопытно, однако, с ними познакомиться.
— Это не так трудно. В стране нет недостатка в бродягах всякого рода, и если б я только захотел, они толклись бы у меня в доме целый день. Но будь я проклят, если мне приходилось хоть раз получать от них деньги.
— А, недурно! Но я предполагаю, что эти почтенные господа не составляют всех ваших посетителей.
— Нет. В числе моих гостей бывают храбрые индейцы — команчи, апачи, пауни и многие другие, которые время от времени приходят побродить в здешних окрестностях.
— Гм! Не совсем приятное соседство, и если у вас нет других посетителей, то я склоняюсь на вашу сторону. Но должны же быть у вас более приятные визиты.
— Да, иногда бывают какие-нибудь заблудившиеся путешественники вроде вас, но плата, получаемая от них, несмотря на свою значительность, далеко не покрывает издержек.
— Это справедливо. За ваше здоровье.
— И за ваше.
— Позвольте мне, однако, сделать одно замечание, которое, быть может, покажется вам нескромным.
— Говорите пожалуйста, у нас с вами дружеская беседа, нам нет нужды стесняться.
— Вы правы. Какого черта, если у вас дела идут так плохо, вы все-таки остаетесь здесь?
— А-а! Вот в чем дело! Куда же, по-вашему, мне отсюда убираться?
— Откуда я знаю. Но в любом другом месте вам будет лучше, нежели здесь.
— О, если бы это зависело только от меня, — со вздохом проговорил хозяин.
— Так вы живете здесь не один?
— Нет, один.
— Ну, так что же вас здесь удерживает?
— Caspita! [17] Денег нет, вот что!.. Все, что у меня было, пошло на постройку вот этого дома, на обзаведение хозяйством и, наконец, на уплату жалованья пеонам [18], работающим у асиендадо [19].
— Разве здесь существует асиенда?
— Да, милях в четырех отсюда лежит асиенда дель-Меските.
— А! — с задумчивым видом сказал Транкиль. — Очень хорошо, продолжайте.
— Таким образом, вы понимаете, что если я отсюда уеду, то мне придется все здесь покинуть.
— А почему не продать?
— А вы думаете, легко найти здесь покупателя — человека с четырьмя или пятью сотнями пиастров в кармане, которые ему не жаль выбросить на ветер?
— Это еще неизвестно. Если поищешь, то, может быть, и найдешь.
— Ну, мой милый, это уж вы издеваетесь.
— Честное слово, нет, — отвечал Транкиль, сразу изменив тон, — и я сейчас вам это докажу.
— Посмотрим.
— Вы говорите, что возьмете за свой дом четыреста пиастров?
— Разве я сказал четыреста?
— Не следует хитрить, вы именно так и сказали.