— Неужто вы думаете, Алиса, что я повез бы тех, кого люблю, по этой незнакомой тропе, если бы предполагал, что такая нужда может возникнуть?
— Да нет же, я вовсе теперь так не думаю. Но этот чудак забавляет меня, и если впрямь «душа его полна музыки», не стоит неучтиво отказывать ему в нашем обществе.
Она повелительно указала хлыстом на дорогу, и глаза их встретились; молодой человек помедлил, чтобы продлить это мгновение, а затем, повинуясь своей нежной повелительнице, пришпорил коня и в несколько скачков нагнал Кору.
— Рада встретить вас, друг мой,— продолжала Алиса, сделав незнакомцу знак поравняться с ней и вновь пуская рысью своего нэррегенсета.— Пристрастные родственники почти убедили меня, что я не лишена известных способностей в пении дуэтом, и мы могли бы скрасить нашу поездку, предаваясь любимому занятию. К тому же мне, несведущей, было бы чрезвычайно полезно услышать мнение искушенного знатока.
— В подобающих случаях псалмопение есть поистине отрада для души и тела,— отозвался незнакомец, без колебаний приняв предложение девушки следовать за нею,— и ничто на свете не успокаивает мятущийся разум надежнее, нежели такой утешительный способ общения с ближними. Однако для полноты гармонии необходимы четыре голоса. У вас, по всем признакам, мягкое и звучное сопрано. Я, при известном усилии, могу брать самые высокие теноровые ноты, но нам недостает контральто и баса. Правда, офицер королевской армии, так долго колебавшийся, прежде чем допустить меня в свое общество, мог бы, судя по его интонациям в обычном разговоре, исполнить басовую партию...
— Не судите слишком поспешно: внешние признаки часто обманчивы,— с улыбкой возразила девушка.— Хотя майор Хейуорд разговаривает подчас на низких нотах, подлинный голос его, поверьте, можно скорее назвать сладким тенором, нежели басом, как вам почудилось.
— Значит, он тоже искушен в искусстве псалмопения? — осведомился ее простодушный спутник.
Алиса чуть не расхохоталась, но подавила приступ веселья и ответила:
— Боюсь, что он предпочитает светские романсы. Тревоги и лишения солдатской жизни мало благоприятствуют серьезным наклонностям.
— Голос, равно как другие таланты, дан человеку, дабы пользоваться им на благо ближним, а не употреблять его во зло,— объявил ее собеседник.— Меня, например, никто не упрекнет в том, что я пренебрег своим дарованием. Хотя юность моя, подобно юности царя Давида, была потеряна для музыки, я ежечасно благодарю господа за то, что ни разу не осквернил свои уста грубым светским стихом.
— Значит, вы ограничиваетесь исключительно духовным пением?
— Вот именно. Как псалмы Давида превосходят любые другие творения, так и мелодии, на которые они были положены богословами и учеными нашей страны, стоят выше суетных светских напевов. К счастью, я с гордостью могу заявить, что пою лишь о помыслах и чаяниях царя израильского, и, хотя новые времена потребовали известных незначительных изменений в переводе псалмов, текст их, которым мы пользуемся в колониях Новой Англии, настолько затмевает все остальные варианты, что по богатству, точности и одухотворенной простоте остается весьма близок к великому созданию боговдохновенного автора. Где бы я ни очутился, сплю я или бодрствую, со мной всегда и всюду экземпляр этой несравненной книги, выпущенной и Бостоне двадцать шестым изданием в тысяча семьсот сорок четвертом году от рождества Христова под заглавием: «Псалмы, гимны и духовные песнопения Ветхого и Нового заветов, достоверно переложенные английскими стихами на пользу, поучение и утешение верующим, особенно верующим Новой Англии, как в частной, так и в общественной жизни».
Произнося этот панегирик великому творению своих единоплеменников, псалмопевец вытащил из кармана книжку, водрузил на нос очки в железной оправе и раскрыл томик с осторожностью и почтением, подобающими столь священному предмету. Затем без дальнейших разговоров и пояснений произнес магическое слово: «Воспоем!» — приложил к губам вышеописанный неизвестный инструмент и извлек из него пронзительный, высокий звук, за которым, октавой ниже, последовала первая нота, взятая голосом самого псалмопевца, голосом звучным, нежным и мелодичным, который не могли испортить ни музыка, ни стихи, ни даже неровные скачки плохо выезженной лошади.
Псалмопевец сопровождал исполнение этих искусных виршей непрерывными взмахами правой руки, отбивавшей такт: она то опускалась, и пальцы на мгновение касались страниц книги, то вновь взлетала вверх таким причудливым жестом, что надеяться воспроизвести его мог только посвященный. Этот аккомпанемент, усовершенствованный им за время его долгой практики, он не прерывал до тех пор, пока достодолжным образом не завершил гимн, выделив важное слово, которое безымянный поэт так удачно поставил в конце последнего стиха.
Подобное нарушение лесной тишины, естественно, не осталось незамеченным остальными путниками, лишь немного отъехавшими вперед. Индеец на ломаном английском языке что-то пробормотал Хейуорду, а тот, в свою очередь, обратился к незнакомцу, прервав его музыкальные упражнения и на время положив им конец:
— Хотя нам сейчас ничто не угрожает, простое благоразумие требует, чтобы мы как можно меньше шумели в лесу. Извините, Алиса, но мне придется временно лишить вас удовольствия и попросить этого джентльмена отложить пение до более благоприятного случая.
— Вы действительно лишаете меня удовольствия, Дункан,— с лукавой улыбкой ответила девушка.— Я еще никогда не слышала, чтобы столь превосходное исполнение и дикция сочетались с такими скверными стихами, и уже собиралась пуститься в ученый спор о причинах такого несоответствия звуков смыслу, когда ваш ужасный бас прервал мои размышления.
— Не знаю, за что вы именуете мой голос «ужасным басом»,— отпарировал Хейуорд, явно задетый за живое ее замечанием.— Зато я знаю, что безопасность ваша и Коры мне дороже целого оркестра, исполняющего музыку Генделя.
Он умолк, быстро обвел глазами чащу и подозрительно уставился на проводника, который все так же невозмутимо и спокойно шел вперед ровным шагом. Затем молодой человек презрительно усмехнулся над собственными опасениями, решив, что принял какие-то блестящие ягоды за сверкающие зрачки подкрадывающегося дикаря, и двинулся вперед, продолжая разговор, прерванный родившимися у него подозрениями.
Но, увы, майор Хейуорд совершил лишь одну ошибку: он позволил своей благородной юношеской гордости взять верх над осторожностью. Едва кавалькада отъехала чуть подальше, ветви густых кустов бесшумно раздвинулись и из них вдогонку удалявшимся всадникам глянуло такое отталкивающе свирепое лицо, каким только могли сделать его искусная боевая раскраска и печать необузданных страстей. Злобное торжество озарило мрачные черты жителя лесов, когда он проводил взглядом свои будущие жертвы, беззаботно продолжавшие путь. Легкие грациозные фигуры всадниц мелькали между деревьями, то появляясь, то вновь исчезая; рядом с ними на каждом повороте тропы возникала мужественная фигура Хейуорда; позади всех трясся неуклюжий псалмопевец, но наконец и он скрылся за темными рядами бесчисленных деревьев.
ГЛАВА III
А встарь тут не было хлебов —
Стоял привольный лес,
Под музыку речных валов
Вздымаясь до небес,
И мчал поток, и пел ручей,
И ключ звенел в тени ветвей.
Предоставив ничего не подозревающему Хейуорду и его доверчивым спутникам все дальше углубляться в лес, населенный столь вероломными обитателями, мы воспользуемся правом автора и перенесемся на несколько миль к западу от того места, где видели их в последний раз.