И тогда покосились казаки на темные окна. И каждый подумал: «А не лучше ли отсюда на ночь убраться к своему полку поближе?»
Но тут грянул в темноте выстрел. И пошел огонь, пошла канонада.
– Красные!
– Окружают!
Повскакали казаки в седла, и только окна зазвенели от конского топота.
…А когда все стихло, осторожно просунулась в хату голова Гришки:
– Никого, мама?
– Никого, Гришка.
Пойдем открывать амбар, мама!
– Погоди, Гришка. Пусть отопрут сами товарищи.
– Какие товарищи?
– Красные! Каких ждали!
– Никого, мама, на дворе нету, – хмуро сказал Гришка. – Это я за огородом патроны разложил, завалил сеном, да и зажег спичкой. Вот тут-то они у меня и загрохотали!
Ничего не сказала мать. Вытерла слезы. Зажгла фонарь. Взяла топор. И пошли они с Гришкой сбивать замок с амбара.
1926–1941 гг.
Поход*
Ночью красноармеец принес повестку. А на заре, когда Алька еще спал, отец крепко поцеловал его и ушел на войну – в поход.
Утром Алька рассердился, зачем его не разбудили, и тут же заявил, что и он хочет идти в поход тоже. Он, вероятно бы, закричал, заплакал. Но совсем неожиданно мать ему в поход идти разрешила.
И вот для того, чтобы набрать перед дорогой силы, Алька съел без каприза полную тарелку каши, выпил молока. А потом они с матерью сели готовить походное снаряжение. Мать шила ему штаны, а он, сидя на полу, выстругивал себе из доски саблю. И тут же, за работой, разучивали они походные марши, потому что с такой песней, как «В лесу родилась елочка», никуда далеко не нашагаешь. И мотив не тот, и слова не такие, в общем эта мелодия для боя совсем неподходящая.
Но вот пришло время матери идти дежурить на работу, и дела свои они отложили на завтра.
И так день за днем готовили Альку в далекий путь. Шили штаны, рубахи, знамена, флаги, вязали теплые чулки, варежки. Одних деревянных сабель рядом с ружьем и барабаном висело на стене уже семь штук. А этот запас не беда, ибо в горячем бою у звонкой сабли жизнь еще короче, чем у всадника.
И давно, пожалуй, можно было бы отправляться Альке в поход, но тут наступила лютая зима. А при таком морозе, конечно, недолго схватить и насморк или простуду, и Алька терпеливо ждал теплого солнца. Но вот и вернулось солнце. Почернел талый снег. И только бы, только начать собираться, как загремел звонок. И тяжелыми шагами в комнату вошел вернувшийся из похода отец. Лицо его было темное, обветренное, и губы потрескались, но серые глаза глядели весело.
Он, конечно, обнял мать. И она поздравила его с победой. Он, конечно, крепко поцеловал сына. Потом осмотрел все Алькино походное снаряжение. И, улыбнувшись, приказал сыну: все это оружие и амуницию держать в полном порядке, потому что тяжелых боев и опасных походов будет и впереди на этой земле еще немало.
1940 г.
Маруся*
Шпион перебрался через болото, надел красноармейскую форму и вышел на дорогу.
Девочка собирала во ржи васильки. Она подошла и попросила ножик, чтобы обровнять стебли букета.
Он дал ей нож, спросил, как ее зовут, и, наслышавшись, что на советской стороне людям жить весело, стал смеяться и напевать веселые песни.
– Разве ты меня не узнаешь? – удивленно спросила девочка. – Я Маруся, дочь лейтенанта Егорова. Этот букет я отнесу папе.
Она бережно расправила цветы, и в глазах ее блеснули слезы.
Шпион сунул нож в карман и, не сказав ни слова, пошел дальше.
На заставе Маруся говорила:
– Я встретила красноармейца. Я сказала, как меня зовут, и странно, что он смеялся и пел песни.
Тогда командир нахмурился, крикнул дежурного и приказал отрядить за этим «веселым» человеком погоню.
Всадники умчались, а Маруся вышла на крутой берег и положила свой букет на свежую могилу отца, только вчера убитого в пограничной перестрелке.
1940 г.
Совесть*
Нина Карнаухова не приготовила урока по алгебре и решила не идти в школу.
Но, чтобы знакомые случайно не увидели, как она во время рабочего дня болтается с книгами по городу, Нина украдкой прошла в рощу.
Положив пакет с завтраком и связку книг под куст, она побежала догонять красивую бабочку и наткнулась на малыша, который смотрел на нее добрыми, доверчивыми глазами.