В страстную субботу, вечером, когда уже электричество горело на улицах, вышел Лунин из дому и вдруг почувствовал, что апрель опять зовет его куда-то… Но куда?
Все прошлое казалось ему ненастоящим, случайным, и хотелось верить, что вот откроются иные миры, но сердце было как в плену.
Лунин бродил по улицам в полусне, не замечая времени. Когда он очнулся, перед ним расстилалась огромная черная Нева, и от огней на мостах в глубине водной сияли золотые колонны торжественно и безмолвно.
И две черные фигуры таких же, должно быть, скитальцев, как Лунин, стояли на берегу недвижно.
«Не мертвый ли я? – думал Лунин. – Почему сердце так слепо? Не все ли в гробах мы?»
Потом опять, как ведомый кем-то, пошел Лунин прочь от черной Невы, и неожиданно открылась перед ним площадь и церковь. Вокруг церкви стояла толпа со свечами, и у притвора теснился клир и червонились хоругви.
«Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех…»
Лунин слушал песню, как древний зов таинственный.
– Но я – мертвый, мертвый, – шептал Лунин, склонив голову.
А клир пел: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…»
Дом на песке
Сережа и Верочка часто купались вместе. Часа в четыре, перед чаем, няньки приводили их на отлогий берег и здесь, в мелководье, на горячем песке, барахтались дети, смуглея под солнцем.
Приятно было смотреть на Сережу, на его крепкие мальчишеские ноги, когда он, уверенно ступая, шел в воду и звал за собою Верочку, протягивая ей руку. Верочка шла на зов, растопырив тонкие ручонки и наклонив рыжеватую головку, которая покачивалась на хрупкой шее, как махровая астра на стебле.
Дети медленно входили в воду, разгоняя серебристую плотву. Смеясь, били они по воде ручонками. И потом грелись на солнце, сидя на песке и опустив ноги в воду. Тогда плотва снова возвращалась на солнцепек и кружилась вокруг детских ног, приближаясь к розоватым пальчикам.
У Сережи были волосы белые, как лен, и круглые веселые глаза, голубые, как маленькие озера в ясные дни. У Верочки глаза были темные, продолговатые, как миндалины, и они печально светились на прозрачном личике. Верочке Ивиной было тогда три года, а Сереже Ланскому – пять.
Речка Лебедка, в которой купались дети, протекала через усадьбу Ивиных, а на том берегу ютился в вишневом саду хутор генеральши Ланской.
Прежде богаты были Ланские. Генерал, Николай Сергеевич, предводительствовал, покоряя пирами и охотами помещичьи сердца. А когда покойный государь, проезжая в Севастополь, остановился на сутки в губернии, Ланской устроил обед на удивленье всему свету, и долго генеральша предавалась воспоминаниям о том, как она сидела по левую руку монарха и как удостоилась любезной беседы.
Теперь генеральше сорок пять лет. Высокая и сухая, с породистым овальным лицом, с лениво прищуренными глазами, затянутая в корсет, завитая, ходит она по саду, бормоча французские фразы. С тех пор, как умер от удара генерал, и вскоре выяснилось, что у вдовы останется хутор, сад вишневый и шестьсот десятин пахотной земли, а три огромные имения пойдут с торгов для уплаты долга, оставшегося после хлебосольного генерала, загрустила генеральша и что-то затуманилось у нее в душе. Пышное былое помнила она хорошо, а настоящим не интересовалась и, если бы не верный человек Ардальон Петрович, управляющий, вскоре и от хутора ничего бы не осталось.
Детей у генеральши было пять человек, но все умерли, и только последний, Сережа, родившийся спустя месяц после смерти генерала, обещал стать малым крепким и дородным.
В большом барском доме Ивиных жили два брата – Ипатий Андреевич и Леонтий Андреевич. Ипатий был человек деятельный и даже несколько торопливый. Сорокалетний холостяк, образованный, богатый, он весело тратил свои силы на дела общественные, то ораторствуя в земских собраниях, то сочиняя сенсационные статьи в столичные газеты.
Леонтий был иного склада. Он жил уединенно, не успевая заинтересоваться тем, о чем говорили соседи и писали газеты. Был он профессором, но уже шесть лет тому назад оставил университет и теперь круглый год проживал в деревне. Он был вдов. Женился неожиданно и странно. Путешествуя по Италии, встретил он в Падуе многочисленное польско-русское семейство Бронзовских, людей ему совсем чуждых. Как-то слишком быстро влюбился в младшую Бронзовскую, Марию, восемнадцатилетнюю девушку, с темными беспокойными глазами и с какой-то сумасшедшей улыбкой на чувственных губах. Тогда же он бросил профессуру и поспешил увезти молодую жену в деревню, ревнуя ее ко всему свету. Там затосковала прекрасноокая Мария. И, родив Леонтию Андреевичу Верочку, вскоре бросила его и ребенка и убежала за границу с каким-то художником. А через год она умерла от скоротечной чахотки в одном из курортов на берегу Средиземного моря.