Верочка ощупью добралась до двери: в доме слышались тревожные торопливые шаги. В конце коридора показался свет: это шла m-lle Жюли со свечкой. На щеках у нее выступили синеватые пятна, а нос был густо напудрен. Она бормотала:
– J’ai peur… J’ai peur… C’est la faute de la fatalité![1]
Увидев Верочку, – она вскрикнула:
– Ah! C'est vous!
И быстро прошла к себе.
Верочка почему-то не решилась бежать к отцу и бросилась в спальную дяди. Но Ипатия Андреевича уже не было там. Постель была разбросана. Пахло духами m-lle Жюли, и на полу валялся голубой корсет.
Тогда Верочка побежала, наконец, к отцу, предчувствуя недоброе. Двери спальной были отворены. Там уже был Ипатий Андреевич, в халате, с лицом растерянным и смущенным; Михеич, Настасьюшка и горничная Феклуша о чем-то шепотом совещались…
Леонтий Андреевич дышал странно: то совсем не слышно было его дыхания, то вдруг неожиданно жуткий свистящий вздох вырывался из груди. Голова скатилась с подушки; из угла губ вытекала красновато-желтая струйка…
Вскоре после похорон Леонтия Андреевича дядя отвез Верочку в город и поместил в институт. Для Верочки началась новая жизнь.
Скучными и холодными казались институтские стены. Однообразны были дни и ночи. В семь часов будил Верочку назойливый колокол, в восемь пили чай институтки – и хлеб казался сухим и невкусным, потом – уроки, перемены, танцы: утомленные учителя в потертых вицмундирах; классные дамы, жалкие и мнительные.
Чахлый сад институтский не был похож на сад ивинский, кудряворазвесистый и нежноблагоуханный.
Верочка училась хорошо и легко, но смотрела на мир институтский исподлобья, как зверек, попавшийся в злые сети. Ночью снились ей отец, портрет мамы прекрасной, Настасьюшка и таинственная Лукия… Подруг Верочка дичилась, и только одна, Любочка Груздева, нравилась ей…
Черноволосая, смуглая, с диким блеском в темных глазах, Любочка, как тлеющий уголек, светилась в институтских сумерках. И ей понравилась нежная, мечтательная Верочка. Девочки подружились.
Они ходили, обнявшись, по длинному институтскому коридору и рассказывали о своей жизни там, на свободе… У отца ее был хутор в степи и конный завод. Любочка уже умела ездить верхом, и у нее сверкали глазенки, когда припоминалась ей степь, ковыль, ветер, пахнущий клевером… Любочка рассказывала про мать свою с радостной любовью, как про подругу. Верочка завидовала ей, вспоминая портрет мамы прекрасной в отцовском кабинете.
Они клялись в верности. Иногда вели разговоры странные, озираясь, чтобы кто-нибудь не подошел и не подслушал.
Начинала обыкновенно Верочка.
– Послушай, что я тебе скажу, – шепотом говорила она, остановив подругу где-нибудь в углу сада, – ты умеешь Богородицу видеть?
– Нет, не умею… А ты разве умеешь?
– Умею.
– А как?
– Вот когда я спать ложусь, я все думаю, думаю: пусть ко мне Богородица придет и меня благословит.
– Ну?
– Вот она и приходит.
– Во сне?
– Не знаю, – говорит Верочка задумчиво, – сначала я сплю, это правда, а потом, как будто и не сплю. Только я очень хорошо вижу. Моя мама покойная на нее похожа.
Любочка почти ничего не читала, а Верочка уже много книг успела прочесть.
И вот, по ночам, когда все засыпают, Верочка перебирается на постель к подруге и рассказывает ей разные истории, какие знает из книг, а иные сама сочиняет, и верит, что где-то прочла их.
Потом, прижавшись друг к другу нежно, они целуются. Любочка спрашивает иногда:
– Ты слышишь, Верочка, как у меня сердце бьется?
– Слышу.
– А у тебя в ногах приятно бывает, когда я тебя целую?
– Бывает.
В сладостном томлении засыпают они. А утром будит их скучный колокол и зовет в унылые классы.
Но вот наступила весна и в институтском саду слышен был веселый воробьиный гомон. В конце мая, после экзамена, вошла в дортуар классная дама и вызвала Верочку.
– За вами приехала ваша тетя.
– Какая тетя.
– Μ-me Ивина, Юлия Петровна.
Верочка не знала никакой тети.
Оказалось, что Юлия Петровна Ивина не кто иной, как Жюли. Она вышла замуж за Ипатия Андреевича, растолстела и теперь избегала говорить по-французски.
– Верочка. Вы не ожидали? Я ваша тетя… La roue de la fortune! Mais… Mais…[2] Мы будем друзьями…
Верочка молчала.
Тогда француженка широко открыла свои серые пустые глаза и повела напудренным носом.
– О! Вы молчите?.. Mais… Je vous aime![3]
Верочка улыбнулась.
– Дитя мое! – патетически крикнула Жюли, прижимая Верочку к своей располневшей талии. – Вы не изменились. Vous êtes toujours charmante![4] И… И… Вы знаете, ma mignone[5]? Половина имения принадлежит вам… Ипатий Андреевич опекун.